Остров. Тайна Софии - [42]

Лапакис сел за стол и принялся внимательно слушать своего друга и коллегу. Каждое слово Кирициса наполняло его душу радостью. На протяжении пяти долгих лет он оставался единственным врачом, который согласился бывать на Спиналонге, и за это время через его руки прошло огромное количество больных и умирающих людей. Каждый вечер, раздеваясь, чтобы лечь в постель, он осматривал себя на предмет признаков лепры. Как доктор он понимал, насколько смешны его потуги: бациллы, вызывающие болезнь, могли жить в организме в течение многих месяцев и даже лет, не порождая видимых симптомов. Тем не менее он ничего не мог поделать со своим беспокойством, и оно было одной из причин того, что он приезжал на Спиналонгу лишь три раза в неделю. Доктор Лапакис сам избрал свою судьбу и делал то, что должен был делать, но, по правде говоря, шансов на то, что он так никогда и не заболеет и проживет долгую жизнь, было ненамного больше, чем у человека, играющего в «русскую рулетку».

Вообще-то у него уже был помощник. Он появился именно тогда, когда Лапакис почувствовал, что больше не в силах выносить ежедневный поток больных, проходящий через его кабинет. Некоторые оставались в больнице на несколько недель, другие просто нуждались в перевязке язв, но всех их надо было осмотреть, постаравшись не заразиться самому. Афина Манакис была врачом из Афин. Она сама обнаружила у себя лепру и добровольно переселилась в лепрозорий, а спустя некоторое время была выслана на Спиналонгу в числе других бунтовщиков. Ее появление пришлось очень кстати: когда Лапакис увидел, что у него появилась коллега, не только согласная проводить все свое время в больнице, но и обладающая огромным опытом в терапии, он долго не мог поверить в удачу. Само по себе заболевание лепрой еще не означало, что человек не подвержен другим болезням и расстройствам здоровья, и колонисты, как и все люди, регулярно заболевали свинкой, корью или обычным отитом – но лечить их часто было просто некому. Двадцать пять лет в медицине и согласие проводить в больнице весь день делали Афину Манакис поистине бесценным работником, и Лапакис был ничуть не против того, что женщина относилась к нему как к младшему брату, которого следует наставлять на путь истинный. Если бы он верил в Бога, то обязательно от всего сердца поблагодарил бы его за доктора Манакис.

А теперь как гром посреди ясного – вернее, уныло серого в это время года – неба объявился Николаос Кирицис и спросил, может ли он регулярно приезжать на Спиналонгу. Если бы Лапакис мог себе это позволить, он заплакал бы слезами облегчения: несколько лет ему приходилось выполнять эту неблагодарную работу в одиночестве, теперь у него появился напарник. Он знал, что, когда закончит этот рабочий день и обмоется сернистым раствором в огромном венецианском арсенале, теперь выполнявшем роль комнаты для дезинфекции, у него уже не будет этого постоянного тоскливого чувства, – кроме Афины, отныне у него есть еще и Кирицис.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Приезжай сюда столько, сколько нужно. Не могу передать, как меня радует твое решение. А теперь расскажи, чем именно ты занимаешься.

– Чем именно? – переспросил Кирицис, сняв пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула. – Дело в том, что некоторые участники нашей программы убеждены, что мы все ближе подходим к открытию эффективного средства от проказы. Я все еще числюсь в афинском институте Пастера, и наш директор настроен двигать вопрос вперед так быстро, насколько это возможно. Ты только представь, какие последствия имело бы появление лекарства от лепры не только для нескольких сотен обитателей Спиналонги, но и для тысяч и даже миллионов больных по всему миру – ты знаешь, как много их в Индии и Южной Америке. Человечеству удалось бы победить очередную смертельную болезнь! По моему мнению, нам предстоит еще долгий путь, но постепенно картина вырисовывается все четче – с каждым днем мы все ближе подходим к пониманию того, как можно остановить распространение лепры.

– Хотелось бы думать, что ты ошибаешься, когда говоришь о долгом пути, – ответил Лапакис. – В последнее время люди все чаще требуют, чтобы я выписывал им всякие шарлатанские средства. У островитян попросту нет выбора, и они хватаются за любую соломинку – особенно если им есть чем заплатить за лечение. Так что ты планируешь делать на Спиналонге?

– Мне нужно отобрать несколько десятков пациентов, за которыми я мог бы наблюдать в течение нескольких месяцев или даже лет. В Ираклионе моя работа ограничивалась в основном постановкой диагноза, а после этого я терял своих пациентов: их отправляли на Спиналонгу! Как я успел заметить, для них это самый лучший исход, но мне все равно нужно следить за развитием болезни.

Лапакис уже не скрывал радостной улыбки: такое распределение обязанностей в равной степени устраивало их обоих. Вдоль одной из стен его кабинета, занимая все пространство от пола до потолка, стояли ряды шкафов для документов. В этих шкафах хранились медицинские карточки всех обитателей острова, а также карточки некоторых жертв лепры, умерших в других местах. До того как Лапакис вызвался работать на Спиналонге, документацию никто не вел: лечение, которое стоило хоть какого-то упоминания, здесь не проводилось, и состояние пациентов менялось лишь в сторону ухудшения. Единственной памятью, оставшейся от первых десятилетий существования колонии, была большая черная книга, в которую записывали имя больного, дату его прибытия на остров и дату смерти. Жизнь этих людей была сведена к одной строчке в зловещего вида гроссбухе, а их кости теперь вперемешку лежали под каменными плитами в общих могилах на дальнем конце острова.