— Нам это очень нужно, — объяснял Миронов, обращаясь одновременно к Таусену и Кнуду, который слушал с таким напряжением, словно пытался понять незнакомый язык, — стелющиеся деревья еще жди, пока вырастут, а тут в первый же год плоды получаются.
Таусен хотел еще раз вернуться, пройтись по саду, но Миронов уговорил ехать дальше: «А то до вечера не успеем всего осмотреть».
Машина тронулась и помчалась. Впереди блеснула водная гладь.
Рев и мычание доносились оттуда.
Таусену сначала показалось, что это море. Но это было не море, а озеро.
Правда, море было рядом и соединялось с озером недлинным узким каналом.
Опять выглянуло солнце, тучи начали рассеиваться. На поверхности озера показались огромные животные.
Когда подъехали ближе, стало ясно, что это тюлени. Но какие!
Чувствуя солнечное тепло, животные стали выбираться на берег. Они поднимались на передних лапах и подтягивались вперед всем туловищем, потом ложились на грудь, горбили спину. В их движениях была своеобразная, тяжеловатая грация. Выбрав местечко на белом, сверкавшем на солнце песке, тюлень блаженно успокаивался, растянувшись, как человек, который собирается загорать.
Животных было так много, что озеро буквально кишело ими. Они ничуть не испугались приближения машины. Те, которые вылезли на берег, как по команде повернули головы и смотрели то на машину, то на людей.
Таусен выскочил первым, когда девушка-шофер еще тормозила. Он легко спрыгнул с подножки и с большим волнением устремился к животным.
Они были действительно огромны и превосходили по величине даже тех, которых он вывел там, на острове.
— Ведь вы видели моих гигантов, — упавшим голосом сказал Таусен, обращаясь к Цветкову и Гущину, — почему же вы ни одним словом не обмолвились? Впрочем, вы уже ответили мне на такой вопрос… Какую деликатность вы проявили! Как вы щадили мою самонадеянность! Но как… как это достигнуто? Можно ли в таком огромном количестве делать операции с пересадкой тканей?
— У нас это делается проще, — сказал Цветков.
Ему было неловко, что приходится говорить с таким крупным ученым языком учителя, объясняющего ученику. Но нельзя же было не ответить на вопрос Таусена!
— Рашков разработал совсем другой способ воздействия на гипофиз, — продолжал он. — Железа облучается пучком ультрафиолетовых лучей…
— Позвольте! — перебил его Таусен. — Так, значит, у вас нашли способ давать узкий, направленный пучок — то, чего еще никто не умел… по крайней мере, насколько я знаю, десять лет назад…
— Да, — кивнул Цветков, — это достигнуто у нас.
— А правда, академик, — сказал Миронов, — большое дело сделали наши ученые со зверем? Кожа-то величиной со слона! Ведь еще до войны сколько зверя истребили! Техника-то лова улучшается. Гренландского кита почти вовсе выбили! А теперь, может, и кита будут увеличивать. Моржа в море мало, только в далеких местах сохранился. Морской коровы совсем нет. Морскую выдру только в заповеднике найдешь. Я читал: до войны по всем странам зверя били больше миллиона в год. А теперь, наверно, и того больше. Туша тюленя весит сколько?
Ну, сто килограммов. А эти — тонн по девять! Одного такого убьешь — все равно, что сотню простых уложишь. И у нас скоро будет много таких питомников.
Заметив огорченный вид Таусена, Цветков тронул его за рукав:
— Да вы не расстраивайтесь! Работы на ваш век хватит! Еще столько надо сделать!..
— Куда же мы теперь? — спросил Таусен.
— Я ведь должен выполнить поручение Рашкова, — уклончиво ответил Цветков. — Отсюда это совсем уже недалеко.
Гущин незаметно наблюдал за Таусеном и старался разгадать, что с ним происходит. Ученый сидел прямой, строгий. Его лицо было задумчиво.
Да, судьба Таусена действительно могла быть темой для поучительного романа.
Интерес к душевному перелому, который переживал Таусен, и удерживал здесь Гущина, как ни хотелось ему скорее повидаться с Леной.
— Приехали! — раздался из шоферской кабины голос Миронова.
Машина остановилась. Перед ними невдалеке от берега протянулось длинное одноэтажное кирпичное здание.
— Это рыбозавод, — сказал Цветков.
Таусен рассеянно кивнул головой.
В директорском кабинете их встретила немолодая высокая женщина с черными глазами и гладко зачесанными седыми волосами. Она поднялась из-за письменного стола и протянула руку прежде всех Таусену.
— Ну, я рада вас видеть у нас… — Она замялась, не найдя сразу обращения, и добавила: — Таусен.
— Откуда вы знаете? — с недоумением спросил академик.
— Что же тут удивительного? — улыбнулся Цветков. — Мы ведь предупредили о нашем приезде. Позвольте вам представить Софью Ефимовну Липкину, старшего научного сотрудника завода.
— А сейчас я за директора, — пожаловалась Софья Ефимовна. — Иван Федотыч в командировке, и я вот… с канцелярией вожусь. Ску-ука!
Она певуче протянула это слово.
— Значит, страдает ваша диссертация? — участливо спросил Цветков.
Софья Ефимовна оживилась:
— Да нет, двигается.
— Вот Николай Фомич мне и поручил, — сказал Цветков, — посмотреть, как это у вас теперь получается.
— Софья Ефимовна — ученица Николая Фомича? — спросил Таусен.
— Да, — ответил Цветков, — хотя когда вы познакомитесь с темой ее докторской диссертации, то убедитесь, что слово «ученица» вообще-то к ней неприменимо.
