Остров Таусена - [16]

Только бы и вправду не испортилась погода… Да и это облако, как оно быстро ширится…

Вдруг резкий порыв ветра ударил в катер. Он ударил, как камень, пущенный из пращи, и трудно было понять, с какой стороны он налетел. Но Гущин недаром был одним из лучших рулевых Московского водномоторного клуба. Он твердо держал направление.

Но сейчас же налетел второй порыв. И третий и четвертый. И все они с размаху били в крошечный катер, эту пылинку, затерянную в необозримом море. Туча закрыла солнце, потом все небо. Уже нет ни клочка голубизны. И нет ровной водной глади. Она вся измялась волнами — еще невысокими, но уже с белыми гребешками. Ветер гудел. Начался шторм.

Внезапно посыпались крупные хлопья. Снег с силой летел в лицо, залеплял глаза. Его несло огромными слипшимися комьями. И сразу стало холодно.

Гущин резко сбавил ход. Волны быстро увеличивались, и когда катер перескакивал с одной волны на другую, они сильно ударяли в него. Эти удары могли бы разбить судно, но в умелых руках Гущина катер делал такие ловкие маневры, за которые его похвалил бы любой инструктор водного клуба.

Наступила темнота, насыщенная воем, ревом, водяными горами, белыми гребнями, хлопьями тяжелого, мокрого снега, бьющего в лицо и засыпающего лодку. Видно было на несколько метров впереди, и то смутно. И Гущин понял, что при такой видимости он не заметит дрифтера, даже если пройдет совсем рядом с ним. А яростный ветер бросает суденышко в разные стороны. Теперь только держать его, чтоб не разбилось, не перевернулось, — где уж тут направлять его по курсу!

Гущин держал руль, и руки его коченели от напряжения и холода.

Темнота и сокрушающие удары волн и ветра… Оглушительный рев, вой и грохот, словно живые чудовища моря сбежались со всех концов, чтобы поглотить это ничтожное суденышко.

Вода хлещет через борта. Снег засыпает лодку, белеют скамьи, дно, борта.

Чудес не бывает. Но если случится чудо и лодку не перевернет, если она не затонет от тяжести воды и снега, сколько времени смогут они носиться по такой стуже легко одетые? Холодный ветер обжигает лица, хватает за уши.

И если они не замерзнут — у них нет ни крошки пищи, ни капли пресной воды.

Цветков едва различал Гущина. Но ему ясно было, что товарищ борется из последних сил. Юрий нашарил под скамьей большой черпак и стал вычерпывать из лодки воду и тяжелый, мокрый снег. Руки замерзли и устали, болели мышцы. Он менял руки, стараясь работать равномерно.

Ветер поминутно сбивал катер с направления. И куда держать? Только наперерез волнам. Хватит ли горючего?

Да, пожалуй, оно еще останется после того, как…

Гущин продолжал править катером и удивлялся, откуда берутся у него силы.

Сколько раз приходилось ему читать и слышать, что в предсмертные минуты прожитая жизнь вспыхивает в памяти яркими картинами! Но не прошлое, а будущее мелькало перед ним — то будущее, которое погибло: жизнь, работа, может быть подвиги; неведомые страны, которых он не увидит, — пальмы и ласковые моря тропиков; города будущего — в густой зелени, цветах, кружевном камне и сверкающем стекле; арктический город Миронова, ослепительно сияющий среди полярной ночи; друзья и близкие… Лена… Ее такое милое и такое обыкновенное лицо с немного вздернутым носом, короткими светлыми бровями, ее улыбка…

И среди этих образов в снежной мгле он уже смутно различает Цветкова, который согнулся и ритмично и беспрестанно двигает рукой.

«О чем думает Юра? Что он чувствует? Это я, я привел его к гибели! Я затеял эту прогулку. Я вообразил, что найду остров… Если б я вовремя повернул…»

И он сжимает руки, он крепко держит руль. Бешеные водяные холмы мчат лодку на своих хребтах — куда?

«Бедный Лева! — думает Цветков. — У него, верно, руки окоченели. И сколько в человеке силы, если он может так долго держать руль наперекор всей неисчерпаемой силе океана!»

Но сменить друга он не может: за те мгновения, пока он проберется к нему, океан обрушит в лодку новые водопады. Каждый из них может стать последним.

Да и все равно: работа по вычерпыванию не легче, ее нельзя прекратить ни на секунду.

И поразительно, что он сам может работать не переставая, как неутомимая машина.

Гул урагана страшен — такой мощный и непрерывный, что, кажется, способен заглушить все звуки в мире. Но нет, слышны голоса! Откуда они? Они похожи на голоса чудовищных зверей или каких-то несуществующих людей — разве у людей бывают металлические глотки? Или все это обман, игра измученного слуха и изнуренного воображения?

Словно чья-то злая воля хочет уничтожить их и играет с ними, прежде чем убить. И еще какой-то странный голос…

Это голос сирены!

Дрифтер близко! Он сигналит. Вот он, в этом направлении!

Изо всей силы борясь с ветром, чтобы править на звук сирены, Гущин вглядывается в равномерно двигающуюся расплывчатую фигуру Цветкова. Слышит ли он? Понял ли?

Гущин кричит:

— Юра! Сирена! Дрифтер!

И еще громче, срывая голос, до боли в горле, стараясь пересилить все ураганные звуки, он кричит что-то нечленораздельное, чтобы услышали на судне.

Надо править туда. Но куда? Звук сирены, кажется, слышен с другой стороны.

Нет… Он доносится разом со всех сторон. Он слит с голосами шторма и почти неотличим от них.