Остров Тасмир - [5]

— Как же это, Лева, — говорила Варвара Мидайловна, подходя к дому, — мы совсем забыли о здешних товарищах?

— А вот мы сегодня же пойдем к Шнеерсону, — ответил Грибов. — Помнишь, Лазарев говорил о нем еще в Енисейске. Это испытанный революционер и хороший товарищ. Здесь он пять лет сидит в ссылке и служит доктором.

IV

Дома они застали нежданного гостя. На лавке у окна сидел маленький худенький человек лет сорока и курил трубочку с длинным черешневым чубуком. С виду он напоминал помещика средней руки, если бы бронзовые форменные пуговицы не указывали, что он чиновник по богоугодным делам.

Незнакомец быстро встал им навстречу и с легким еврейским акцентом проговорил:

— Если не ошибаюсь, Лев Сергеич Грибов?

— Да, — ответил Грибов. — С кем имею честь?..

— Здравствуйте, дорогой товарищ, — живо заговорил тот, протягивая руки. — Я Шнеерсон, Давид Борисыч… Они обнялись и поцеловались.

— А мы к вам собирались, — ласково заговорила Варвара Михайловна.

— Ну, и отлично, — засуетился Шнеерсон, — мы так и сделаем. Не раздевайтесь, пожалуйста, а прямо к нам, обедать. Мы с женой давно поджидали вас… У меня тоже дети: одна большая, невеста уж, и две маленьких дочурки… Э, да у вас мальчики!

— А она — девочка, — указал меньшой на сестренку.

— Ах, ты, батюшка мой сахарный, — нараспев проговорила Семеновна, снова укутывая начавших было раздеваться детей.

Но мальчик недовольно нахмурил брови и заявил обиженным тоном:

— Это поп — батюська, а я — Петя — мальчик. Все весело рассмеялись и тронулись в путь.

Доктор жил в конце города, где помещалась больница, или богоугодное заведение, как тогда еще говорили в Сибири. Итти нужно было всего минут десять, так как городок Туруханск обширным не был. В то время он уже числился заштатным и имел всего человек двести жителей.

— И то в этом числе, — сказал доктор, — нужно считать шестьдесят казаков, человек двадцать духовенства и чиновников да человек десять ссыльных-поселенцев.

Дальше иэ разговоров Грибовы узнали, что в Туруханске живет десятка два инородческих семей, но зато в городе семь лавок, соляная стойка, винный склад, хлебозапасный магазин, лечебница, приходское одноклассное училище и пристань. Городок жил пушной и отчасти рыбной торговлей.

— Да, — задумчиво проговорила Варвара Михайловна, — что же тогда представляет из себя Гольчиха?

— Если правду сказать, — грустно заметил Шнеерсон, — то Туруханск это столица в сравнении с Гольчихой. В июне здесь ярмарка бывает, и тогда вот для всех этих северных медвежьих углов праздник. Сюда съезжаются торговать пушниной и рыбой, покупать хлеб, водку, порох и свинец. Впрочем, и здесь не сладко. Теперь вот середина марта, солнышко играет, а зимой-то тьма, холод, колодцы и те до дна промерзают…

Наступило молчание. Грибов вскользь взглянул на жену и, засмеявшись, шутливо крикнул:

— Не грусти, жонка, здесь мы будем работать лучше и спокойнее, а холод и тьму мы сумеем побороть!

Варвара Михайловна улыбнулась.

— Я была готова и к худшему. Я не грущу, я соображаю, как и чем запастись для Гольчихи. После вчерашнего мне теперь ничто не страшно.

Доктор с недоумением посмотрел на бодрые лица своих спутников, но ничего не возразил, а перевел разговор на другую тему:

— Вот и моя резиденция. Тут и богоугодное заведение и моя квартира.

Перед ними был бревенчатый дом с пятью окнами по фасаду и с крыльцом, рундуком по-сибирски, на резных колонках с точеными балясинами:

В прихожей гостей встретило все семейство доктора.

— Это Грибовы, — радостно заявил Давид Борисыч и, обернувшись к Варваре Михайловне, продолжал, — а это моя жена Юдифь Яковлевна, это дочки: Лия, Сарочка и Соня.

После приветствий и поцелуев все прошли прямо в столовую, где был накрыт стол, как раз по числу гостей и хозяев.

— А откуда вы узнали, — спросила, смеясь, Варвара Михайловна, — что приехал Лев Сергеич и сколько всех нас?

— Откуда? — засмеялся доктор, — да ко мне сегодня с утра еще забегал Иван Якимыч…

— Видишь, Лева, торжествующе заявила Варвара Михайловна, — я, выходит, и права, а ты старика опасался, боялся, нет ли провокации.

— Это Иван-то Якимыч провокатор? — снова засмеялся Шнеерсон.

— Все же это странно, — заметил Грибов, — тюремщик, с жандармами пьянствует и нам благодетельствует. Обидно и неприятно.

Шнеерсон покраснел, но заговорил горячо и серьезно:

— Мне пред вами теперь как-то неловко, и мое положение показалось бы на первый взгляд ложным, но тут, в этих гиблых местах, особая жизнь, и люди особые. Но, прежде всего, Иван Якимыч тоже ссыльный, но не политический, а какой, затрудняюсь даже сказать.

Грибов удивленными глазами посмотрел на доктора.

— Что же он за человек?

— Очень несчастный, — продолжал Шнеерсон. — Его здесь считают не то юродивым, не то блаженным. Безобидный человек…

Шнеерсон помолчал и рассказал следующую историю из жизни странного тюремщика.

Во дни давно прошедшие Иван Якимыч служил где-то в Петербурге в одном из департаментов. Был, вероятно, таким же, как теперь, смешным добряком и чудаком. Это, однако, не помешало ему, имевшему уже за тридцать, влюбиться в одну хорошенькую девушку, на которой он и женился. Со дня свадьбы Иван Якимыч неожиданно полез в гору. Вскоре у него и сынишка появился. Прошло потом этак годика полтора, а он чуть ли не выше столоначальника место занимает. Счастью его пределов нет, жену любит до безумия, а мальчишку и того больше. Вообще, дети, это — его самое слабое место.