Остров Сердце - [2]

– Прекрати на девку напраслину возводить! – строго оборвала его старуха и укоризненно вздохнула: – Верка, конечно, тоже хороша! Наболтала невесть чего, не распутаешь! Давай, Степа, с утра поговорим. Спокойно, семейно… Выпивший ты сейчас для серьезного разговора, вот тебя на мордобой и тянет. Полечись, вон, настойкой моей и на сеновал иди. Нечего по деревне ночью шататься – беду нагуляешь. Слышь, что ль?! – баба Поля повысила голос и взглянула на угрюмо молчавшего Морозова прозрачными светло-серыми глазами, почему-то пронзительно цепкими, хотя вся деревня знала, что старуха почти не видит.

Степан столкнулся с этим взглядом и сразу как-то обмяк.

– Где настойка? – неожиданно согласился он.

– Где всегда, – сухо ответила старуха. – Только полстакана, не боле. А то, гляжу, ты в деда свого пошел… Тоже станешь, как он, чертей по деревне гонять… Сейчас выпей, а завтра, как проснешься, я тебе слово скажу.

– Какое такое слово? – мрачно спросил Степан.

– А такое! Пить перестанешь! Совсем!

– Все пьют, – возмутился Морозов, – а я, значит, перестану?

– Перестанешь, Степушка. Потому как нельзя тебе пить. Все люди разные. Кому дано, а кому и нет. Помрешь иначе! Ступай!

Степан буркнул что-то под нос и направился в дом. Грохнула посуда на кухне. Потом он снова объявился в сенях и, утирая губы, ехидно уточнил:

– А лечить, баб Поль, чем будешь? Самогонкой своей?… Тут я согласный! По стакану три раза в день, до еды! Годится! Лечи давай!

– Выпил, что ль? Теперь ложись, – не обращая внимания на ехидный тон Степана, сказала старуха. – Глаза закрой и скажи про себя три раза: "Приходи сон, смыкай очи, успокой душу посреди ночи!". Дай-ка руку…

Парень протянул огромную ладонь, шершавую, как наждачная бумага. Баба Поля вложила в нее свою сухую до прозрачности кисть, перетянутую синими венами и тонкими сухожилиями, прикрыла глаза и, склонив голову, что-то зашептала. Степан уставился на ее темя, прикрытое редкими седыми волосами, в которых непонятно как держался тяжелый гребень. Он в бабкины заговоры особо не верил, но тут вроде как дрожь какая по нему через руку прошла, и Морозов с удивлением почувствовал полное безразличие ко всему: и к заезжему наглецу, отбившему у него красавицу-Верку, да и к самой Верке…

…Степан год как вернулся из армии и все не мог определиться. Устраивался на работу – то грузчиком, то водителем в рыболовецкой артели, но всякий раз бросал очередное нелюбое дело и искал новое.

После суровой мужской работы, которой была насыщена его служба в десанте, жизнь в родной деревне казалась ему пресной и бестолковой. Он хотел снова поймать жизненный кураж, почувствовать себя настоящим мужчиной и заработать денег, чтобы тратить их широко, красиво и беззаботно. На Верку, разумеется, в первую очередь.

Он мечтал купить ей сумасшедшее платье. Он как-то видел по телеку: одна барышня, сильно похожая на Верку фигурой, шла по подиуму в обалденном красном платье: длинном до пола, а сверху, где оно должно было как-то крепиться к телу, ничего. Плечи голые, спина тоже и никаких бретелек. Может, клей какой, а может, еще что. Эта деталь почему-то особенно волновала Степку.

Именно такое платье он хотел купить Вере, которую не то чтобы шибко любил, но никого к ней не подпускал, словно берег для того момента, когда сам решит, как быть с нею дальше – добиваться ли взаимности или отойти в сторону. Да и Верка принимала его неумелые ухаживания с прохладцей, примерно как повадки сторожевого пса, которому иногда позволяют заглянуть хозяину в глаза, но так, чтобы взгляд непременно был виноватый и без права рассчитывать на что-либо большее…

Вернувшись из армии и увидев на улице юную красавицу, которую помнил смешным угловатым подростком с розовыми цыпками под темными коленками, Степан вдруг ощутил неведомое ранее чувство смущения и робости. У него впервые в жизни странно забилось сердце. Обычно он вел себя нахально и напористо, а тут засмущался, не зная, как завязать разговор с повзрослевшей соседкой.

Впрочем, до Степкиных ухаживаний Вера на острове в первых девках не значилась. Но так уж совпало – только Морозов пообещал переломать ноги каждому, кто будет смотреть в ее сторону, она вдруг оказалась в Москве на конкурсе красоты, который организовал какой-то глянцевый журнал. С конкурса она вернулась уже официально признанной красавицей, получив какое-то звание: то ли мисс, то ли вице-мисс.

Тут Морозов загрустил окончательно. Он чувствовал, что Верка не видит в нем реального кандидата на свое сердце, и поэтому не форсировал событий, чтобы не услышать решительное "нет"…

Веки неумолимо ползли вниз, и сон одолевал его прямо тут, на лавке, в освещенных керосинкой сенях…

– Ступай! – оттолкнула его ладонь старуха. – Там на сеновале, справа, в глубине, матрац и подушка есть.

– Ему-то небось в доме постелила? – вяло уточнил Степка.

– Где ж еще? Это и его дом! Мальчики мои ему дядьями приходятся. – Старуха вздохнула. – Вернутся, пусть увидят, что все тут, как при них было…

– Ну тебя! – Степан махнул рукой. – Вернутся, как же! Шестьдесят годов прошло… Все вы ненормальные… На всю деревню одни такие – что Святкины, что Каледины… И этот, племяш твой! Угораздило же имечко заиметь – Беркас, "Беркут Каспия" то бишь…Тьфу! Срамота, а не имя!… Ты все равно скажи ему, как явится: Степка, мол, поквитаться с тобой приходил… Но раздумал… – Морозов помолчал и, чтобы не терять лицо, погрозил кулаком и добавил: – До утра раздумал… Пойду я. Опоила…