Остров - [15]

Потом будет стыдно за эту ненависть, но ты не можешь с собой ничего поделать. Они правы в каждом слове, ты это знаешь, но не можешь простить им того, что ничего не видят кроме самовольства Васина, что живут в красивейшем месте Острова и не знают об этом. Да им, в общем-то, плевать на это...

И ты думаешь о том, как опасна собственная правота, как она ослепляет и лишает способности видеть что-либо кроме нее. Ты думаешь о том, как важно уметь выйти из собственной победы, не унизив и не обесценив ее неуместной радостью, превосходством. Если поражение раскрепощает, дает право на многое, потому что многого лишает, то победа в чем-то закабаляет. Ты уже не можешь позволить себе беззаботности, победа обязывает к высоте, которая, может быть, тебе и не нужна!

Вот в комнату вошла дочь хозяев – высокая девушка с большими встревоженными глазами. Ты все время ждал – что она скажет? Остановит своих родителей или поддержит их? Или ей наскучит этот бесполезный разговор о Васине, и она выйдет? Нет, не вышла. Выслушала все до последнего слова, и щеки ее пылали – ей не было скучно.

А потом, уже ночью, ты ехал с этой девушкой в Южный. Она сидела в вагоне напротив тебя, и в полумраке влажно поблескивали ее губы. За окном проносились затянутые зимним туманом сопки. Время от времени поезд останавливался, потом раздавался слабый удар станционного колокола или просто крик дежурного, и поезд, состоящий из двух вагонов, шел дальше.

На вокзале в Южном вы остановились под фонарем, чтобы попрощаться. Ты не мог сразу найти слова, и девушка заговорила первой...

– Вы знаете, – сказала она, волнуясь, – недавно Васин проходил мимо нашего дома пьяный, и я из форточки сфотографировала его, когда он за столб держался, представляете?! Кошмар, да?

– Действительно, – промямлил ты.

В ПУТИ. Поезд выбился из графика с самого начала. Снежные заносы не позволяли набрать скорость, состав шел медленно, и даже в вагонах, казалось, слышался скрип снега под колесами. Через маленькие снежные бугорки на рельсах можно было перешагнуть, не заметив их, но стальные колеса вязли. Главное было побыстрее пробиться на север – там снегопад был меньше, хотя мороз намного сильнее. С каждой полсотней километров температура понижалась на градус, и в Тымовском всегда было вдвое-втрое холоднее, чем в Южном.

Окна в вагонах покрылись шершавой изморозью, а продышав глазок, можно было увидеть лишь, как бьется снаружи пурга – будто белое, рваное покрывало на ветру. И ни одного огонька. Плотный снегопад, как шапкой, накрыл придорожные поселки.

Первый час пути у проводников всегда уходил на растопку печей в тамбурах. И они гремели железными совками, мятыми ведрами, занимали друг у друга раскаленные угли и перебегали с этим дымящимся грузом через вагоны, покрикивая на нерасторопных пассажиров. А те, завидев красные угли, испуганно шарахались в купе или бежали перед проводниками. Все радовались скорому теплу, когда можно будет раздеться, вытянуться на полке и уснуть до утра.

Именно в этот первый час пути, самый неудобный и холодный, завязывались знакомства, открывались бутылки, и было ощущение, будто на короткое время, забавы ради, люди начинали новую жизнь, забыв прежние обиды, отказавшись от дурных привычек и характеров. Дорога обязывала быть добрым и откровенным. Больное самолюбие, скрытое или явное превосходство, чад властострастия в дороге были до дикости неуместными. Игра в новую жизнь захватывала. А та, настоящая жизнь, отбирающая годы, казалась чем-то далеким, почти нереальным и упоминать о ней стоило разве что в анекдоте...

Имя начальника уже не заставляет цепенеть, и отсюда, из купе вагона, видишь, каков он на самом деле, и даже если посмеяться над ним – это не будет крамолой. В разговоре с незнакомцем – не трудно воздать должное человеку, которого вчера предал, а самому можно представиться таким, каким видишь себя иногда во сне, каким помнишь в юности, каким надеешься стать когда-нибудь...

Отгороженные от снега и ночи стенами вагонов, отгороженные друг от друга собственным прошлым, представлением о себе, люди бросали пробные словечки, пытались узнать – кто ты, откуда, зачем... И что стоит за твоей улыбкой, вопросом... Человек, которого ты сейчас угощаешь сигаретой, – не станет ли он твоим лучшим другом? А вон там в углу, в неясных сумерках вагона, не твоя ли будущая жена? Или сосед по купе, мирно шелестящий старым журналом, – не станет ли он когда-нибудь причиной твоей смерти?

И еще – все невольно гордились тем, что глубокой ночью, на самом краю света несутся они по промерзшему Острову. Они смотрели на себя широко раскрытыми глазами друзей и родственников, оставшихся на материке и не знавших такого ощущения. А ты, скучая, едешь по самому берегу океана и думаешь о том, что поезд опаздывает, что холодно, черт возьми, что деревянная, дребезжащая на ветру гостиница в Тымовском будет переполнена и тебя уложат в коридоре, а ночью, проснувшись от скрежета снега за тонкой стеной, будешь лежать без сна и блаженно улыбаться, глядя в темноту и зная, что утром придется большой фанерной лопатой, обитой белой жестью, откидывать снег от гостиницы и что командировка продлится на неделю или две, и, вернувшись в Южный, ты будешь в самых неожиданных местах встречать новых друзей, с которыми мерз в кузове грузовика, в кабине вертолета, голосовал на причале или в аэропорту...