Остров на птичьей улице - [11]

И еще кое-что, касающееся везения. Во время бомбежек, в начале войны, я шел по улице. Была тревога. Какой-то человек схватил меня и утащил в подъезд. Я с минуту постоял и бросился бежать. Домой. Мне кричали:

— Мальчик! Вернись! Сейчас же вернись!

Они боялись, что меня ранит осколком или мне на голову упадет целая бомба. И вдруг я слышу: «бум!» и «трах!» и чувствую, что все окуталось пылью и на меня посыпался дождь из мелких камней. Я упал на дорогу рядом с асфальтом, как учил отец. И когда стало тихо и рассеялась пыль, еще до отбоя, я встал и посмотрел назад. Я не мог поверить своим глазам. Фасада дома, где я стоял несколько минут назад, словно и не бывало. На том месте образовалась груда дымящихся обломков. Сразу же подбежали люди — полицейские, спасательные группы, которые начали копать и искать уцелевших.

Я думал, что моя удача — это какое-то предчувствие, доброе предзнаменование или ангел. Или просто кто-то такой, кто решил, что я должен жить дальше. Но папа не верил, что судьба запланирована где-то на небесах. Он говорил:

— Алекс, ты должен сам управлять своей судьбой.

Барух не соглашался:

— Все предначертано. И никому не удастся избежать судьбы — доброй или злой.

Действительно, это так интересно — неужели есть такая сила, которая заранее знает, что случится с каждым из нас? Трудно поверить. Ведь в таком случае не стоит суетиться. Или, может быть, это оговорено какими-то условиями? Если ты поступишь так-то и так-то, с тобой случится то-то и то-то. А если поступишь иначе, все изменится. Кто это может знать?

И это относится не только к людям. Если Снежок найдет дорогу к кухонному шкафу и проберется в него, на небе записано, что он будет жить. И он сможет прожить положенные ему три года. Но, может быть, ему не придется прогрызать дырку в шкафу, потому что мне предначертано прийти за ним и взять его к себе. И если это записано, то там так прямо и написано мое имя — Алекс.

С того дня, как мама ушла и не вернулась, я начал думать, что моя удача — это мама. Я начал думать, что она где-то близко и охраняет меня. Иногда мне даже казалось, что я вижу что-то неясное, словно тень.

Первая вылазка и семейство Грин

Я пошел за Снежком. Взял с собой пистолет и карманный фонарь. Все остальное оставил в том месте, где спал. Только вокруг вещей выстроил из камней что-то вроде стены, которую сверху прикрыл куском железа, против мышей. Правда, я их пока не обнаружил. Возможно, они предпочитали жить в подвалах жилых домов. И они были, конечно, правы.

После нескольких попыток я засунул пистолет в кобуру. Потом из папиного ремня сделал себе пояс, на который повесил пистолет, а сверху надел пальто. Конечно, я предпочел бы носить пистолет, как папа, под мышкой, но там у меня не было достаточно места. Перочинным ножиком прорезал в кармане пальто отверстие, чтобы, в случае необходимости, можно было быстро воспользоваться пистолетом.

Появилась луна, которая частично осветила улицу. Внутри все дома были темные. Не из-за затемнения. Уже более недели на нашей улице никто не жил, там оставались только вещи. Немцы выслали всех евреев с нашей улицы и всего гетто «Г», жители которого обслуживали фабрику, работавшую на немецкую армию. Сначала выслали всех, кроме тех, кто там работал. Остались дети, которых прятали, как меня.

Оставлять детей на территории, относящейся к фабрике, было категорически запрещено. Не с самого начала. Сначала было можно. И только потом, неожиданно для всех, был отдан приказ о том, что это запрещено. Что тогда творилось! Папа хотел отправить меня к своим приятелям-полякам в деревню. Но мама не могла расстаться со мной. Она боялась, что там я буду одинок и некому будет за мной присмотреть. Поэтому-то и было решено построить укрытие под крышей, а потом и бункер. Его мы строили вместе с семейством Грин.

Немцы оставили рабочих, потому что нуждались в них. Так мы думали. Папа был в этом уверен. Он сказал, что в этом есть здравый смысл. Барух возразил, что немцы не всегда действуют по этому принципу. Может быть, хозяин фабрики действительно хотел, чтобы на него работали и делали веревки. Или щетки на другой фабрике. Или чулки у Миллера. Или военные пояса у сапожников. Компаньон-поляк, приятель Баруха, тоже, конечно, был в нас заинтересован. Ведь до войны это была его фабрика.

Для чего немцам на фронте нужно было столько веревок? Однажды я спросил родителей, не собираются ли они связывать веревками русских пленных? Родители рассмеялись. Папа сказал:

— Нет, они собираются сами на них вешаться.

Дома, мимо которых я проходил, были заполнены самыми разнообразными вещами, оставшимися с тех пор, как их покинули жильцы. Все удивлялись, что немцы сразу не вывезли их, как, по слухам, они поступали в других местах. Может быть, это был хороший признак. А может быть, плохой. Папа сказал, что они сейчас слишком заняты на восточном фронте, то есть в России. Это было смешно. Барух рассмеялся первый. Он сказал, что они просто начали с гетто «Б», а сюда подошли в конце. Ведь там жили богатые. Наша же улица не считалась богатой. В нашем квартале у людей не было роскошной мебели, поэтому немцы, как видно, не начали с нас.