Остров метелей - [16]

Эскимосы мало обращают внимания на собак. Они по очереди вынимают из костра куски мяса и, обрезая ножом обжарившийся верхний слой, с аппетитом его поедают. Паля, как видно, любит вкусно поесть: каждый обжаренный кусок он заедает куском сырого, лишь слегка нагретого мяса. Анъялык, с таким же аппетитом уничтожающий мясо и жир, не забывает заботливо нарезать его тонкими ломтиками и для мальчиков, у которых еще нет собственных ножей. К концу ужина руки, губы и подбородки у всех в жире, причем на руках жира так много, что он с них капает. Закончив есть, эскимосы трут руки о мелкую гальку и песок, а потом вытирают их подвернувшимся под руку мешком.

Я еще долго сижу у костра, пока мои спутники устраиваются в палатке.

2 сентября 1926 года. Ночью шел снег. В углублениях почвы скопилось его достаточно, чтобы можно было вскипятить чай. Сегодня мол спутники готовят мясо иначе: сначала варят его в соленой морской воде, а потом поджаривают на костре. Но мясо все-таки остается полусырым. Я угощаю галетами. Эскимосы съедают их бережно, до последней крошки.

После завтрака грузим пожитки на вельбот. Хижина американцев, где я хочу поселить эскимосов, видна милях в двух от нашего бивуака. Встречный ветер рвет парус. Временами волна перехлестывает через борт, и тогда мальчики плотнее прижимаются к мачте, а собаки поднимают вой. Лица Пали и Югунхака сосредоточены. Один Анъялык, как видно, привыкший к таким передрягам, стоит во весь рост у руля и широко улыбается.

Через полтора часа достигаем цели и выгружаемся.

Мои спутники довольны и местом, и наследством, оставшимся после американцев. Они с увлечением роются в куче хлама и каждую минуту с радостными возгласами извлекают оттуда какую-нибудь полусгнившую тряпку.

К обеду ветер стихает, и мы без приключений перебираемся через бухту ко второй стоянке американцев, вблизи горла бухты. Здесь покачиваются на воде огромные голубые льдины — значит, пресная вода обеспечена.

Стоит полный штиль, и мы решаем разбить палатку. Вскоре начинается проливной дождь. Мы забиваемся в палатку и до вечера проводим время за любимым занятием эскимосов — чаепитием.

3 сентября 1926 года. Сегодня сильный юго-восточный ветер. О возвращении в колонию думать не приходится. Эскимосы продолжают рыться в старье, оставленном американцами. Самым счастливым оказался Паля: он раздобыл несколько пар суконных рукавиц, носков, кепок, рабочий костюм. Вид у него веселый. Анъялык в шутку называет его богачом, чувствуется, что он и сам не прочь бы иметь такое богатство.

Но Паля не скупой: насладившись своим «богатством», он щедро делится с товарищами, и все опять приходят в благодушное настроение. Я обхожу берег и не очень удачно охочусь на молодых гаг.

В полумиле виден белый хрупкий крестик. Иду к нему. Оказывается, это могила одного из американцев — Найта. Возможно, что он, как и я, был влюблен в Север. Не знаю почему, но, стоя у его могилы, я чувствую уверенность, что моя любовь будет счастливее.

Голос Югунхака прерывает мои мысли. Он сзывает всех к вечернему чаю.

4 сентября 1926 года: Ветер и шквалы ливня задерживают меня в Сомнительной. Чаепитие с небольшими перерывами продолжается целый день. В перерывах Анъялык дает мне уроки эскимосского языка. Моими успехами он доволен, а когда при появлении очередного чайника я твердо заявляю: «Кыпсюх'тук'» (сыт), это вызывает бурю восторга. Даже всегда смирный Пинехак бьет в ладоши.

Анъялык не остается передо мной в долгу. Он собирает наши коробки с патронами и через полчаса с гордым видом подает их мне. Его гордость вполне обоснованна: на его коробке детским почерком нацарапано: «муй анялык падрон», а на моей: «еву шюркий алкчивич падрон», что должно означать: «Патроны Георгия Алексеевича».

За обедом я первый раз пробую копалыын. Копальгын — это мясо, которое издает сильный запах. Такое мясо считается у эскимосов деликатесом. Первый кусок я проглатываю с трудом, налегая на хлеб. Но мои консервы кончились, и это обстоятельство заставляет меня примириться с вкусовыми качествами копальгына. Второй кусок я съедаю уже с большим аппетитом.

5 сентября мы наконец выбираемся из Сомнительной и медленно, все время меняя положение паруса, зигзагами идем обратно в колонию.

В сумерки вошли в бухту Роджерс. Мы вернулись совершенно убежденные, что уже в ближайшее время часть колонистов можно будет переселить в бухту Сомнительную. Вернувшись в колонию, я занялся с Павловым приведением в порядок склада. Выяснилось, что часть быков вчера разбрелась и небольшая группа колонистов, в том числе Скурихин с женой, отправились на поиски.

8 сентября 1926 года. Сегодня с утра дует северный ветер. День ясный, солнечный. С моря доносится сильный, шум, У берега на волне покачивается крупнобитый торосистый лед.

Эскимосы часто бросают работу и выходят на высокий берег посмотреть на лед. Я их понимаю и сам тоже нередко поглядываю в сторону моря, надеясь, что вот-вот покажется «черная» льдина — черная потому, что будет сплошь покрыта моржами.

В солнечные дни моржи любят выбираться на лед и спать. А нам, в нашем положении, эту привычку приходится постоянно иметь в виду, вот почему и я, и эскимосы то и дело обращаем взгляд к морю.