Остров - [4]

— Нет, капитан, — дрожащим голосом ответил Джимми, чувствуя, что не в силах преодолеть подергивание в уголках рта, и лицо его исказила гримаса, похожая на ухмылку. Юнга с ужасом понял, что если не справится с собой, то еще больше распалит гнев Барта, но чем больше он старался придать своему лицу обычный вид, тем шире гримаса растягивала ему рот.

Барт старался стоять как можно неподвижнее, глядеть на мальчика как можно упорнее. Капитан знал, что, затягивая молчание, он вынудит юнгу сделать как раз то, в чем его обвиняет.

— Вы улыбаетесь! — прогремел он страшным голосом, и Джимми, уже не владея собой, улыбнулся еще шире.

С мгновение Барт наслаждался своей победой. Он выиграл партию. Юнга провинился. Значит, правила игра соблюдены.

— Что ж, пеняйте на себя, — произнес он с искусно разыгранным для собственной услады сожалением.

Он глубоко вздохнул, и его холодные глаза заблестели. Потом, сделав шаг и перенеся тяжесть тела на выставленную вперед ногу, развернулся и со всего размаху обрушил на Джимми мощный кулак. Юнга не успел ни отстраниться, ни прикрыться рукой. Удар пришелся ему прямо в лицо. Матрос Джонсон, который стоял в нескольких метрах от капитана, рассказывал потом, что он слышал, как под ударом кулака хрустнули кости. «Джимми, — добавлял он, — рухнул на землю как тряпичная кукла».

Барт подул на пальцы правой руки и, подняв их вровень с лицом, помахал ими в воздухе, как будто они затекли. Потом обвел матросов ничего не выражающим взглядом и, перешагнув через тело, размеренным, журавлиным шагом двинулся к юту.

Как только фигура капитана скрылась из виду, матросы замерли в неподвижности. Они смотрели на Джимми. Даже сам Босуэлл растерянно опустил голову. Он видел, что капитан вложил в удар «всю свою силушку», и не мог взять в толк, зачем это ему понадобилось. Потом он приказал Джонсону вылить на голову юнги ведро холодной воды, что со стороны такого человека можно было счесть даже актом великодушия. Затем увидев, что матросы стоят неподвижно, заорал на них, несколько раз щелкнул по палубе линьком, так, для острастки, и удалился.

Джонсон — самый старый из всех матросов на «Блоссоме» — хромал, сутулился, волосы у него были седые, а неестественно худые руки опутывала, словно пеньковым тросом, сеть жил. Он отцепил от бочки ведро, зачерпнул морской воды и вылил ее на голову юнги. Но так как обливание не произвело никакого действия, он решил привести Джимми в чувство, осторожно похлопывая его по щекам. К старости Джонсон утратил остроту зрения, и, только нагнувшись, он разглядел, во что превратилось лицо юнги под мощным ударом кулака Барта. Старик задрожал, опустился на колени возле неподвижного тела и прижался ухом к груди Джимми. В этой позе он постоял с минуту, застыв от ужаса: сердце Джимми не билось.

Когда старик Джонсон поднялся с колен, матросы по растерянному выражению его лица поняли, что Джимми мертв. Пальцы судорожно сжали ручки швабр, и глухой невнятный ропот пронесся по палубе.

— Пойду сообщу мистеру Мэсону, — вполголоса произнес Бэкер.

Мэсон был первым помощником на «Блоссоме» и доводился Джимми родным дядей.

— Не ходи, — посоветовал Маклеод. — Босс тебя не посылал. Сам знаешь, на что можно нарваться.

— А я все-таки пойду, — повторил Бэкер.

Он дрожал всем телом от гнева и жалости. И ему необходимы было действовать, чтобы справиться с неодолимым искушением пойти всадить нож в брюхо Барта.

Он сунул свою швабру в руки Джонсу и скрылся в люке. Матросы с удвоенным грохотом заработали швабрами, чтобы боцман не заметил отсутствия Бэкера. За уход с наряда без разрешения начальства полагалось двенадцать ударов кошкой.

Когда на палубе показался Ричард Мэсон, как всегда подтянутый, аккуратно застегнутый на все пуговицы, матросы дружно повернулись в его сторону. Шагах в двадцати Мэсон заметил распростертое на палубе тело Джимми, остановился и в свою очередь поглядел на матросов. Первый помощник капитана, человек лет пятидесяти, был крепкого сложения, узколоб, с квадратной челюстью. У Бэкера не хватило духа сказать Мэсону, что Джимми умер, но по его искаженному болью лицу и по настороженному молчанию матросов Мэсон понял все, и сердце его сжалось. Колени у него подогнулись, и он с трудом пересек эти двадцать метров, отделявшие его от Джимми.

Но только в двух шагах от тела он ясно разглядел лицо Джимми. Из-под полуопущенных век виднелись белки, нос был изуродован, размозжен мощным ударом, а распухшие и окровавленные губы, открывавшие полоску зубов, кривились в страшной гримасе, словно улыбаясь. Мэсон опустился на палубу, приподнял голову юнги, положил ее к себе на колени и произнес тихим голосом, как бы говоря сам с собой: «Джимми умер».

Он уже не сознавал ничего, голову наполнил какой-то белесый туман, и оставалось лишь ощущение времени, которое течет, течет, и ничего не происходит. Потом словно что-то щелкнуло у него в мозгу, и он услышал слова, произнесенные шепотом, но с какой-то удивительной четкостью: «Старик с ума сойдет». Он поднял глаза и сначала разглядел лишь залитую солнцем палубу, а над палубой расплывчатые дрожащие пятна лиц. Потом лица стали видны яснее. Матросы смотрели на Мэсона. Тут он вспомнил, что Джимми умер, опустил глаза, посмотрел на лежавшую у него на коленях голову и стал потихоньку звать: «Джимми, Джимми, Джимми!» И снова его обступил тот же белесый туман. Панический страх охватил Мэсона, он попытался поднять голову и уловить взгляды матросов. Но все окутывала какая-то мерцающая дымка, все расплывалось перед ним бледными смутными пятнами, и напрасно Мэсон старался пробиться сквозь эту пелену. Наконец из тумана выплыли устремленные на него глаза. И важнее всего было не упустить их вновь. Он знал, что не смеет, не должен упустить их из виду.