Остров Крым. В поисках жанра. Золотая наша Железка - [70]

Вдруг установилась тишина, и оказалось, что в России не так темно в этот час. Стояла полная луна. Шоссе слегка серебрилось. Изгиб речки под насыпью серебрился сильно. Отчетливо был виден крутой хлебный холм и за ним поселение с развалинами церкви.

Он поднял воротник пальто и пошел по левой стороне дороги. Сзади, да, кажется, и впереди уже приближался рев моторов. За бугром нарастало сияние фар. Через минуту с жутким грохотом прошли одна за другой встречные груды грязного металла.

Он поднялся по склону шоссе и увидел на обочине маленький костерок. В бликах костерка шевелились несколько фигур. Трое мужчин, все в бязевых шапочках с целлулоидными козырьками, в распущенных рубашонках, в так называемых тренировочных штанах, свисающих мешками с выпяченных задов, толкали застрявшую машину. Очень толстая молодая женщина, одергивая цветастое платье, подкидывала под колеса ветки.

– Эй, товарищ! Товарищ! – закричала она, увидев фигуру Лучникова.

Он подошел и увидел наполовину свалившийся в кювет «караван», ту модель, которую здесь почему-то называют «рафик». У машины были разбиты стекла и изуродована крыша.

– Вот как раз одного мужичка не хватает, – сказал кто-то из присутствующих. – Помоги толкнуть, друг.

Он сошел на обочину, башмаки стали пудовыми, налипла мокрая глина. Навалились впятером. Колеса сначала пробуксовывали, потом вдруг зацепились, «рафик» потихоньку пошел. Все сразу повеселели.

– Вот кого нам не хватало, ебена мать, – дышал в ухо Лучникову пыхтящий рядом парень. – Во, бля, кого нам, на хуй, не хватало.

– Возле тебя, друг, закусывать можно, – улыбнулся ему Лучников.

– А ты, по-моему, хорошее пил, друг, – сказал парень. – Чую по запаху, этот товарищ сегодня хлебную пил. Ошибаюсь?

– Отгадал, – кивнул Лучников.

«Рафик» выехал на асфальт. Парень показал Лучникову на изуродованную крышу.

– Понял, на хуй, блядь какая, трубы на прицепе по ночам возит и не крепит их, хуесос. Одна труба, в пизду, поперек дороги у него висит и встречный транспорт хуячит.

– Хоть живы-то остались, слава тебе господи, – визгливо высказалась женщина, оттягивая собравшееся на груди платье вниз на живот.

– Слава богу, вы живы остались, – сказал Лучников, встал на колени и широко перекрестился.

VII. O. K

Вот уже несколько лет, как площадь Лейтенанта Бейли-Лэнда на набережной Ялты превратилась в огромное, знаменитое на весь мир кафе. На всем пространстве от фешенебельной старой гостиницы «Ореанда» до стеклянных откосов ультрасовременного «Ялта-Хилтон» стояли белые чугунные столики под парусиновыми ярчайшими зонтиками. Пять гигантских платанов бросали вечно трепещущие тени на цветной кафель, по которому шустро носились молодые официанты, шаркала полуголая космополитическая толпа и, пританцовывая, прогуливались от столиков до моря и обратно сногсшибательные ялтинские девушки, которые сами себя называли на советский манер «кадрами». Были они не то чтобы полуголыми, но, попросту говоря, неодетыми – цветная марля на сосках и лобках, по сравнению с которой любое самое смелое «бикини» прошлого десятилетия казалось монашеским одеянием.

– Сексуальная революция покончила с проституцией, – говорил Арсений Николаевич Лучников своему другу нью-йоркскому банкиру Фреду Бакстеру. – Неожиданный результат, правда? Ты видишь, какое здесь выросло поколение девиц? Даже меня они удивляют всякий раз, когда я приезжаю в Ялту. Какие-то все нежные, чудные, с добрым нравом и хорошим юмором. О половых контактах они говорят словно о танцах. Внук мне рассказывал, что можно подойти к девушке и сказать ей «позвольте пригласить вас на „пистон“».

Это советский сленг, модный в этом сезоне. То же самое и в полном равенстве позволяют себе и девицы. Как в дансинге.

Бакстер хихикал, весь лучиками пошел под своей панамой.

– Однако, Арсен, таким-то, как мы с тобой, старым пердунам, вряд ли можно рассчитывать на буги-вуги.

– Я до сих пор предпочитаю танго, – улыбнулся Арсений Николаевич.

– До сих пор? – Бакстер юмористически покосился на него.

– Изредка. Признаюсь, не часто.

– Поздравляю, – сказал Бакстер. – Вдохновляешься, наверное, на своих конных заводах?

– Бак, мне кажется, ты сексуальный контрреволюционер, – ужаснулся Арсений Николаевич.

– Да, и горжусь этим. Я контрреволюционер во всех смыслах, и, если мне взбредет в старую вонючую башку потанцевать, я плачу за это хорошие деньги. Впрочем, должен признаться, дружище, что эти расходы у меня сокращаются каждый год, невзирая на инфляцию.

Два высоких старика, один в своих неизменных выцветших одеяниях, другой в новомодной парижской одежде, похожей на робу строительного рабочего, нашли свободный столик в тени и заказали дорогостоящей воды из местного водопада Учан-Су.

Солнце почти дописало свою ежедневную дугу над развеселым карнавальным городом и сейчас клонилось к темно-синей стене гор, на гребне которых сверкали знаменитые ялтинские «климатические ширмы».

– Что они добавляют в эту воду? – поинтересовался Бакстер. – Почему так бодрит?

– Ничего не добавляют. Такая вода, – сказал Арсений Николаевич.

– Черт знает что, – проворчал Бакстер. – Всякий раз у вас здесь я попадаюсь на эту рекламную удочку «ялтинского чуда». Нечто гипнотическое. Я в самом деле начинаю здесь как-то странно молодеть и даже думаю о женщинах. Это правда, что в «Ореанде» произошла та чеховская история? «Дама с собачкой» – так? Какая собачка у нее была – пекинес?