Остров Колгуев - [16]

Оно появилось, как всегда, на юге, за торосами, сперва только ярко-красной черточкой; это было даже не солнце, а только свечение воздуха, но солнце уже шло к нам. Потом мы увидели его огромный раскаленный край и какой-то неровный, изогнутый полукруг.

Все оставалось таким же — белые берега, белые торосы; только в белом небе у горизонта несколько минут в день плавилось красное пятно. Пятно росло, и вместе с ним росла еще не радость, а какое-то неясное ощущение ее.

Солнце растет быстро. Еще бесформенное, оно уже подымается выше, с каждым днем становится ярче, и, наконец, заливает небо и белое море, и освещает остров — весь — таким же ослепительным, сияющим, как оно само, ощутимым, весомым, материальным светом, несущим радость, несущим жизнь.

Только чтобы увидеть, как появляется, рождается для дня солнце, и только чтобы пережить эту радость, стоило прожить здесь эту ночь, эту зиму.

Есть еще одно ощущение, немного схожее с ожиданием солнца. Это ожидание самолета.

Как можно ждать самолета, как начинаешь волноваться и радоваться, когда над поселком вдруг раздается звук его мотора, уверенный и утверждающий звук, напоминающий, что есть и другая жизнь, — все это можно понять только там, где самолет зимой — единственная связь с Большой землей, с другой жизнью.

Сколько раз островитяне выходят осматривать прибрежный лед в поисках достаточно ровного и достаточно большого ледяного поля, годного для посадочной площадки, сколько раз ожидающим на льду людям была радиограмма, что самолет вылетел, — мчащаяся от острова упряжка несет новую весть: самолет вернулся, встретив непогоду…

Сколько раз островитяне с отчаянием смотрят, как море ломает и без того далеко не идеальную площадку, как на ней появляются торосы.

Звук приближающегося самолета! Его ни с чем нельзя спутать, ошибиться нельзя.

Вот мы его услышали. Еще не верим.

— Самолет…

В сознание вживается этот равномерный гул, вдруг победивший тишину полярной зимы, но ведь самолета не ждали — сегодня не ждали, о нем не предупреждали радиограммы, для него не искали посадочной площадки…

Значит, посадки не будет…

И все же из всех домов выбегают люди. С лаем мчатся собаки.

Самолет делает круг, второй.

Какой он великолепный над снегами!

Теперь понятно — летчик ищет ручей или речку невдалеке от поселка: на ровно замерзшем льду — мягкий и глубокий снег.

К ручью уже мчатся собачьи упряжки — у кого были под рукой. К ручью бегут люди, на ходу сбрасывая шапки, подхватывая рукой полы малйц.

Бежим и мы.

Зачем? Попробуйте не побежать.

В самолете письма, написанные нам, газеты, посылки, кинофильмы; но важно даже не это, не сами эти письма и газеты — важна та большая жизнь, которая послала к нам этот мощный и равномерный, уверенный гул мотора, важен он сам, самолет, воплотивший в своих формах, в самом своем движении человеческую волю, человеческую мысль, преодолевший опасное пространство, победивший тишину.

Самолет делает третий круг, и от него отделяются темные комочки — один, второй, третий. Четыре.

Самолет делает еще один круг, покачивает над ручьем крыльями. Все.

Набирает высоту, удаляется.

Удаляется гул его мотора — увеличивается тишина над островом.

Все стоят и смотрят вслед самолету. Пока он совсем не растворится в просторе неба, пока хоть чуть слышен его гул, никто не подбирает мешки с почтой — с письмами, связками газет, посылками.

К бумажным мешкам привязаны красные флажки — их далеко видно на снегу.

Бумажные мешки привозят в одну из комнат фактории — здесь вдруг умещается весь поселок, включая и собак.

Пахнет одеждой из оленьих шкур сырой выделки, тает снег на обуви — его не выбивают. Не до этого.

Последний пакет. Адрес: «Колгуев, художникам». Под веревкой маленькая записка: «Достал почти все. Белил — 100, кобальта — 60; гуашь не достал. По совету художников посылаю мел, красители в порошке и столярный клей. На всякий случай пишу рецепт приготовления, сделаете сами. Вместо бумаги посылаю потолочные обои, все равно белые. Еще два лимона — больше не было. Спирт от себя оторвал. Всегда приду на помощь, желаю успеха. Радируйте. Александр Косцов».

Вспоминаем, что Саша Косцов не знал наших фамилий…

Март — самый холодный в году месяц. Месяц, «когда скрип полозьев слышен от края до края земли», поется в немецкой песне. Но в марте уже светит солнце — все равно уже весна.

Собаки, одурев от блаженства, щурясь, сидят на солнце и даже пропускают возможность устроить драку или накинуться на кого-нибудь всей лохматой, ощетинившейся сворой, наполнив поселок оглушительным лаем.

День в марте еще короток, и когда мы, вымыв кисти и тщательно отмыв руки, выбираемся в гости, поселок уже голубеет в свете звезд.

Идя в гости в дома, где стойко живет запах недавно снятых и выделываемых «по-сырому» оленьих и нерпичьих шкур, нужно очень тщательно мыть руки: ненцы не выносят запаха керосина или скипидара. Банки с керосином держат плотно закрытыми, на специальных вешалах вдали от домов; бутылку со скипидаром или керосином, которым мы разводим краску или моем палитры и кисти, брезгливо, двумя пальцами, вытянув руку, выносят из чума; налить лампу — пренеприятное дело; знакомый старик в Каре, наш друг, всегда просил Володю покупать ему керосин и заправлять лампы; перед приходом гостей нам нужно было основательно проветривать и без того не слишком теплый дом, чтобы хоть немного удалить из него постоянный запах скипидара и краски, который мы уже совершенно не ощущаем.