Остров Коктебель - [5]

Холмы до сердца прожжены;

Обугленная ветвь кизила.

И трещины, и валуны…

Перед мучением застыло

И встало солнце за скалой,

Полно проклятья и отравы,

И каждый луч его иглой

Упал на высохшие травы…

Однако главным приобретением музы Толстого в Коктебеле было его приобщение к художественной прозе. Два года работая над стихом, он в глубине души все же не чувствовал себя поэтом. Но и проза не получалась. «Я никак не мог понять, какая из форм данной фразы наилучшая», — вспоминал Толстой впоследствии. И вот летом 1909 года происходит сдвиг. Слушая переведенные Волошиным рассказы Анри де Ренье, Толстой был поражен чеканкой образов и «стал учиться видеть, то есть галлюцинировать». Тут же, в три дня, он пишет три небольших новеллы («Соревнователь», «Яшмовая тетрадь», «Злосчастный»), в которых и находит «свой стиль». Можно только добавить, что Волошин подсказал Толстому и темы его первых прозаических произведений. В дальнейшем, воплощая волошинскую же мысль о написании «большого цикла» о старых дворянских гнездах, Толстой создает книгу о «помещиках-последышах» — «Заволжье», с которой и входит в русскую литературу…

В Коктебеле Толстой продолжал также работать над «Сорочьими сказками», начатыми год назад. Когда книга вышла из печати, Волошин немедленно откликнулся на нее самой одобрительной рецензией. Отмечая, что сказки написаны «не от ущерба человеческой души, а от избытка ее», Волошин подчеркивал здоровое реалистическое начало творчества Толстого. Именно в то время, раньше других осознав кризис символизма в литературе, поэт начинает вынашивать идею создания «нового реализма» — «цветущего искусства», включающего в себя все достижения прошлого…

Из Коктебеля Толстые не раз ездили в Феодосию, встречались с композитором В. Ребиковым и художником К. Богаевским. В начале сентября 1909 года и Толстые и Волошин возвращаются в Петербург, где принимают активное участие в создании журнала «Аполлон». Свои книги Толстой дарит другу с самыми нежными надписями, отмечая, например, что в сборнике «За синими реками» «столько же солнца, Парижа и влюбленности, сколько и тебя». В рецензии на эти стихи Волошин увидел в них то «гармоническое соединение стиля литературного с народным складом, которое мы вправе назвать классическим». И, вполне угадывая будущее писателя, заканчивал с сожалением: «Жаль…, если романист и рассказчик похоронит в себе рано умершего поэта…»

2

В романе «Две жизни», появившемся в печати в 1911 году, Толстой вывел поэта-декадента Макса, имевшего немало общего — и во внешнем и во внутреннем облике — с Волошиным. Однако образ этот был сильно шаржирован и упрощен. Такое изображение, очевидно, задело Максимилиана Александровича, но изменить его дружеского чувства к Толстому не могло. И летом 1912 года чета Толстых снова в Коктебеле.

«Мы с ним пишем вместе это лето большую комедию из современной жизни (литературной)», — писал Волошин К. Кандаурову 18 мая. В волошинском архиве сохранились наброски этого произведения, среди персонажей которого значатся: «критик-оккультист», «редактор-купец», «поэт последней формации», «художник-кубист», «ищущая девица», «поэтесса». Однако совместное творчество, очевидно, не наладилось, и в конце концов Толстой уже единолично создает свой «первый драматический опыт» — пьесу «День Ряполовского». По собственной его позднейшей оценке, она оказалась «очень гадкая, невероятно запутанная и скучная».

Причиной неудачи, возможно, были творческий кризис, который в то время переживал Толстой, или новизна драматической формы (в которой впоследствии он создал столько замечательных произведений), а может быть, чересчур бесшабашное настроение, кружившее головы коктебельцев. Вместе с Толстыми в Коктебель приехали художник В. Белкин и его невеста, пианистка В. Попова; кроме того, у Волошина гостил художник К. Кандауров с женой, сестры Вера и Елизавета Эфрон — «обормотская» компания, с которой Толстые постоянно общались в Москве зимой того года. Шутки, маскарады, розыгрыши не прекращались. А тут еще явился художник Аристарх Лентулов, признанный мастер «эпатирования буржуа», большой охотник подурачиться. В то лето в Коктебеле возникла новая кофейня, содержавшаяся греком Синопли: примитивный дощатый балаган с террасой на самом берегу. Лентулов предложил дать новому заведению «столичное» имя: кафе «Бубны»; общими силами все стены и простенки кофейни были украшены росписями. Намалеванные в вывесочном стиле натюрморты сопровождались незамысловатыми виршами: «Нет лучше угощенья Жорж-Бормана печенья!», «Трубите весть во все концы Про монпасье и леденцы!», «Мой друг, чем выше интеллект, Тем слаще кажется конфект» — и так далее. Были и портретные изображения: элегантный господин в панаме и белых брюках, с цветком в руке, был обозначен: «Нормальный дачник, друг природы, — Стыдитесь, голые уроды!» Под изображением миловидной девушки в коротенькой тунике стояло: «Многочисленны и разны Коктебельские соблазны!» Наряду с Волошиным Алексей Николаевич был активным автором этих двустиший — и сам был запечатлен на стенке «Бубен» («Прохожий, стой! Я — Алексей Толстой!»).