Остров - [32]

Уилл перевернул страницу. Листок бумаги выскользнул и упал на кровать. Уилл взял листок и взглянул на него. Двадцать строк мелкого четкого почерка, и ниже инициалы: С. М.

Пожалуй, это не письмо: скорее стихи, и потому — общественное достояние. Уилл прочел:

Где-то между животным молчанием

И миллионом воскресных проповедей;

Где-то между Кальвином на Христе

(Да поможет нам Бог!) и ящерицами;

Где-то между видимым и слышимым,

Где-то между липким, тягучим словесным потоком

И первой звездой, и тучами мошкары,

Вьющейся над призраками цветов,

В ясной пустоте — я, и уже не я,

По-прежнему вспоминаю

Непрочную мудрость любви, оставшейся на ином берегу,

И, слушая ветер, вспоминаю

Ту ночь, первую ночь вдовства,

Бессонную, со смертью, притаившейся в темноте.

Все, все принимаю с неизбежностью;

Но я, и уже не я,

В ясной пустоте меж мыслью и молчанием

Вижу все: прежнее счастье и утрату, радость и боль,

Блистающие, как генцианы в альпийской траве,

Голубые, свободные, распахнутые.

«Как генцианы», — повторил про себя Уилл, и вспомнил лето в Швейцарии: ему было двенадцать, и он проводил там свои каникулы. Уиллу вспомнился луг высоко над Гриндельвальдом, с незнакомыми цветами и чудесными неанглийскими бабочками; ему вспомнилось темно-голубое небо и залитые солнцем огромные смеющиеся вершины по другую сторону долины. Однако отец — и придет же такое в голову! — сравнил вид окрестностей с рекламой молочного шоколада Нестле. Не настоящего шоколада, настаивал с гримасой отвращения отец, а молочного.

Затем последовало ироническое замечание об акварели, которую рисовала мать. У бедняжки это получалось из рук вон плохо, но она вкладывала в свое искусство столько любви и старания!

— Реклама молочного шоколада, которая Нестле не подошла.

Теперь была его, Уилла, очередь.

— Что ты застыл с разинутым ртом, как деревенский дурень? Найди себе занятие поумней; например, повтори немецкую грамматику.

Нырнув в рюкзак и покопавшись там, отец извлек из-под сваренных вкрутую яиц и сандвичей ненавистную коричневую книжицу. Что за тяжелый человек! И все же, если Сьюзила права, он должен видеть его сияющим, как генцианы, — Уилл перечел последнюю строку: «Голубые, свободные, распахнутые».

— Что ж… — послышался знакомый голос.

Уилл взглянул на дверь.

— Легки на помине! — сказал он. — Стоит вас только вспомнить или прочесть ваши стихи, тут же являетесь.

Сьюзила взяла листок.

— Ах, это! — воскликнула она. — Увы, благих намерений недостаточно, чтобы получились хорошие стихи.

Вздохнув, она покачала головой.

— Я пытался представить своего отца в виде генцианы, — сказал Уилл. — Но удалось увидеть только огромную кучу дерьма.

— И дерьмо может восприниматься как генцианы, — уверила его Сьюзила.

— Однако для этого надо поместить его в ясную пустоту между мыслью и молчанием.

Сьюзила кивнула.

— Как же туда попасть?

— Спешить не надо. Она сама придет к вам. Или, вернее сказать, она уже здесь, с вами.

— Вы будто Радха, — пожаловался Уилл, — твердите как попугай то, что старый раджа говорит в начале книги.

— Мы повторяем эти слова, — сказала Сьюзила, — потому что в них заключается истина. Не повторять их — значит не считаться с опытом.

— С чьим опытом? — спросил Уилл. — Наверняка не с моим.

— Сейчас — да, — согласилась его собеседница, — но если бы вы последовали советам старого раджи, этот опыт стал бы вашим.

— У вас были трудности в отношениях с родителями? — поинтересовался Уилл. — Или вы всегда смотрели на дерьмо как на генцианы?

— Только не в том возрасте, — ответила Сьюзила. — Дети — это дуалисты-манихеи. Такова цена, которую приходится платить за познание рудиментов человеческого существа. Только взрослые умеют смотреть и на дерьмо, и на генцианы как на Генцианы, с заглавной буквы.

— И как же вы воспринимали своих родителей? С улыбкой терпели невыносимое? Или они были вполне сносными людьми?

— Да, каждый в отдельности был вполне сносным человеком, особенно отец. Но вместе они были ужасны. Они не выносили друг друга. Если женщина — напористая, веселая — выходит замуж за унылого интроверта, она будет раздражать его постоянно, даже в постели. Ей требуется беспрерывное общение, а ему оно не нужно вовсе. Он склонен считать ее пустой и неискренней, а она думает, что он бессердечен, горд и не способен испытывать простые человеческие чувства.

— Не ожидал, что и у вас люди попадают в такие ловушки.

— Но и здесь все предусмотрено, — заверила его Сьюзила. — Еще в школе детей готовят к тому, что им предстоит, возможно, жить с человеком, чей темперамент и психика совсем иные. К сожалению, в некоторых случаях эти знания не помогают. Не говоря уж о том, что разница меж людьми бывает столь велика, что невозможно перекинуть мост. Во всяком случае, моим родителям так и не удалось это сделать. Бог знает, почему они полюбили друг друга. Но когда они сблизились, мать почувствовала себя уязвленной замкнутостью отца, тогда как бурные проявления ее привязанности воспринимались им с ужасом и отвращением. Я сочувствовала отцу. По складу характера я похожа на него, а не на мать. Помню, как меня, еще совсем кроху, угнетала ее суматошность. Она никогда не оставляла нас в покое. И до сих пор она не изменилась.