Остров гориллоидов - [20]

С Ильиным Ленуар поздоровался очень рассеянно и, видимо, продолжая начатый разговор, обратился к жене:

— …А кроме того, в институте состоялось свидание с генералом Дюруа. Он еще не знал о решении министерства, но считал его предопределенным, и, по его словам, отношение там к Ниамбе после его предыдущих отчетов в корне перевернулось… Да, Ильин! — Ленуар подошел к нему и положил руку на его плечо. — Когда напором своей воли вы ломаете стену недоверия и насмешек, когда перед величием выполненного дела склоняются люди, год-два назад пренебрежительно пожимавшие плечами, когда победой заканчивается тяжелая и упорная борьба, — это счастье! Я желал бы, чтобы вы хоть раз в жизни узнали радость такого момента.

— Это в связи с вашим войском из гориллоидов?

— Да! — Ленуар высоко поднял голову.

— Вы знаете, капитан, — Ильин откинулся на спинку кресла и заговорил, стараясь взять беззаботный тон. — Не сердитесь на меня за то, что я не понимаю пока вашего настроения. Может быть, это потому, что еще многое для меня неясно. Я очень ярко представляю, с каким восторгом победы Идаев приветствовал рождение на свет сотворенных им чудовищ. Мне понятно, почему профессор Кроз забывает все в мире, ведя генетическую[14] работу над таким необычным материалом. Но… почему вы-то сидите здесь? Какой смысл правительству бросать деньги на разведение и воинское обучение нескольких полуобезьян?

— А почему «нескольких», мсье Ильин? — Ленуар уселся против него на стул и со странной усмешкой смотрел на собеседника.

— Но ведь не хотите же вы этим сказать, что…

— Как раз это я и хочу сказать! В самом деле, почему пятьсот, а не пять тысяч? Или, быть может, вы укажете непреодолимые препятствия к превращению пяти тысяч, скажем, в пятьдесят?

— Но ведь какое же нужно количество…

— Негритянок, хотите вы сказать? А почему бы нет? Этого добра хватит, дорогой мой, да и сами самки гибридов благодаря работе Кроза и… вашей, — Ленуар любезно склонил голову, — тоже будут использованы, я надеюсь, почти сполна. А потом, знаете, Вы напрасно с таким пренебрежением отозвались о полуобезьянах. Не хотел бы я оказаться на месте тех, на кого обрушится атака этих чудовищ… И наконец — самое главное. Как вы думаете? Мог бы их спропагандировать самый талантливый советский агитатор?

— Ну, знаете… Это уже просто наивно, — пожал плечами Ильин. — Кому охота всерьез относиться к вашим игрушкам?

Капитан расхохотался, затем со странно заострившимся сразу лицом начал говорить медленно, жестко подчеркивая отдельные слова взглядом загоравшихся и сейчас же потухавших глаз:

— Мы не знаем, где и как взорвется нарастающее во всем мире напряжение борьбы, но несомненно одно, что впереди — и, быть может, уже скоро — дни небывалой в истории человечества, ожесточенной, беспощадной войны. Ибо щит свой, Ильин, мы не опустим!

Ленуар поднялся, и глаза его засверкали.

— Да, но прежде всего надо до конца уяснить себе обстановку, которая заключается в том, что в случае, например, борьбы с вашими Советами… или с нашими безумцами, опереться твердо на массы мы не сможем. В наших руках — деньги, власть и оружие. Это немало. Но винтовки и пушки сами не стреляют, а шансов на изменение настроения масс в нашу пользу — нет…

Ленуар умолк и несколько мгновений сидел неподвижно. Ильин первый прервал молчание:

— Хорошо, капитан, но какой же тогда практический смысл в вашем фашизме? Кто сможет изменить естественный ход событий, если вы сами признаете, что борьба с пролетариатом — дело безнадежное?

Ленуар поднял голову и ответил только одним словом:

— Я!

Ильин смотрел на собеседника с некоторым обалдением. Ленуар взглянул на него и усмехнулся.

— Удивительно, — сказал он, — до чего трудно постигаются именно самые простые вещи! Возьмите в руки свои мозги, Ильин, и немножко встряхните их, чтобы сделать очень немудреный вывод из весьма простых положений. Если мы не можем заставить рабочих сражаться за наши интересы, если даже колониальные войска ненадежны, как это было с индусскими частями в Китае, это значит, что оружие надо вложить в другие руки. Уже широко развертывается начатое мною в Ниамбе дело, и — пусть только задержится на несколько лет надвигающаяся социальная война — горе тем, кто увидит против себя тысячи сотворенных здесь и обученных к бою чудовищ!

Ильин с изумлением посмотрел на него и, дотронувшись пальцем до лба, спросил:

— А вы… не того, капитан?

Ленуар расхохотался и сразу сделался знакомым Ильину веселым и смешливым молодым человеком.

— Ну, конечно! Как раз эти самые слова я услышал, когда в свое время беседовал на эту тему с его превосходительством генералом Дюруа. Вы только представьте: генерал пощупал у меня пульс и спросил, мерил ли я себе утром температуру.

— Ну, и что?

— В другой раз я говорил с ним уже здесь, в Ниамбе, после того, как он с группой офицеров генерального штаба видел сначала стрельбу в цель, а потом проведенную перед ними атаку моих обезьян. Вы ее тоже видели, но вы человек штатский, и для вас это китайская грамота, а Дюруа все-таки на войне съел свои зубы. И вы знаете, когда я повернулся к нему, он был совсем бледным. Вы можете себе представить? Ей-богу, даже я сам удивился! — И охваченный приятным воспоминанием Ленуар расплылся в улыбке.