Остров Фереор - [43]

И на всякий случай Германия вооружается, тайно пускает в ход заводы, делает запасы газов, орудий и амуниции.

Вооружаются на всем земном шаре, готовятся на всякий случай к войне.

Ученые в своих лабораториях испуганы. Они размышляют о том, как будут применяться их изобретения, колеблятся минуту… и продолжают, подстрекаемые демоном современной науки, беспощадным движением прогресса, этим потоком открытий, то благодетельных, то смертоносных…

Кто знает? Нет права выбора. Ученый считает, что ему довольно знать, находить и раскрывать человечеству тайны природы и как пользоваться ими… Тем хуже, если они послужат инстинктам жестоким и диким!

Вот новые, чудовищные продукты, порожденные кровосмешением человеческого гения с матушкой-природой, которая и не предвидела их в этой стадии планетной жизни. Вот взрывчатые вещества, магией физических формул вызывающие из глубины планет остатки энергий хаоса мирозданий. Вот покорные рабы разрушителя человека, космические силы, которые должны были проявиться лишь при крупных столкновениях метеоров. Вот конденсированное электричество, подражание шаровидной молнии, яркое сгорание которого производит действие в четыре раза сильнее того же количества динамита. Вот новые виды пороха, удушливые газы, гранаты, начиненные микробами. Вот воспламеняющиеся лучи.

Все это, быть может, скоро будет пущено в ход.

Вооружаются на суше. Еще энергичнее вооружаются на море. Потому что если будет война за обладание островом Фереор, то важнее всего иметь возможность положить на него лапу… Иметь наготове несколько судов вблизи болида…

И уже теперь болид, как магнит, притягивает военные суда, снимающиеся с якоря во всех портах. Портсмут, ла-Спецция, Кадикс, Киль, Кронштадт, Одесса спускают свои эскадры. И под форштевенем броненосцев и миноносцев пенятся воды: серые — Ла-Манша, синие Средиземного моря, изумрудные — Атлантики и нефритово-зеленые — Балтики. Национальные флаги гордо развеваются по ветру. В минуту истребляется бесчисленное количество тонн угля и мазута для поддержания нужного давления в котлах сотни судов, которые держат курс на золотую скалу.

Каждый самостоятельно, но найдет остров, даже если он не на указанном газетами месте… Нюх к золоту, не правда ли? А потом не окажется ли скоро вокруг него достаточного количества эскадр, чтобы дым их виден был миль на пятьдесят в окружности?

Практичная Америка начинает с поисков. Авиоматка «Ленгзингтон» была в водах Техаса, защищенная во время циклона полуостровом Флорида; она прибыла первой — двести семьдесят метров длины, емкость тридцать три тысячи тонн, стоит сорок пять миллионов долларов (двести двадцать миллионов золотом). И еще от отмели Ньюфаунленда четыре катапульты по двадцать метров длины каждая выпускают по четыре, раз за разом, семьдесят два судовых аэроплана, которые разлетаются веером.

И так как Америка в лихорадке алчности отвечает на милые улыбки Японии, она, кроме того, для наблюдения за морями посылает в Атлантический океан обе свои тихоокеанские авиоматки — «Саратога» (однотипный с «Ленгзингтоном») и «Ландле», карлика емкостью в двадцать тысяч тонн. И еще тридцать четыре аэроплана… Но нужно все предвидеть… А между тем, эскадры покидают берега Тихого океана, Гавайю, и Филиппины, направляясь к Панамскому перешейку…

Япония не подает признаков жизни. Болид ей, правда, не важен. Но между тем арсеналы Сасебо, Куры, Накосуки, Мурораны, Майдзури тайно работали день и ночь, дабы обеспечить империи славу на суше, на море и в воздухе. Теперь или никогда. После ухода американцев, какое будут иметь значение британские суда в Гон-Конге и Индии, голландская канонерка в Батавии и старый французский крейсер, охраняющий Индо-Китай?

XIX. МИССИЯ «ТОВАРИЩЕСТВА».

Наше путешествие в Лондон? Ба! Прыжок на аэроплане через Па-де-Кале: меньше двух часов каждый конец из Бурже в Крайдон и из Крайдона в Бурже… Стоит ли об этом говорить? Для Фредерики, привыкшей к кабине аэроплана, так же, как и к международному спальному вагону, это было сущим пустяком. Да и я сам начинал привыкать ко всему этому.

Наша свадьба? Коротенький эпизод в боковом приделе старенькой церкви Святого Мартина, при бледном, тусклом свете…

Ничто не мешало нам уехать обратно в тот же день. Но когда я высказал это предложение (мы проходили по Трафальгар-скверу, мимо колонны Нельсона), Фредерика сказала мне тоном просьбы:

— О мой дорогой, останемся еще. Проведем вечер в Лондоне. Пойдем посмотреть английский дансинг… Коллизеум… Я видела только светские балы.

— Ты, дорогая моя? Ты хочешь видеть дансинг? — бормотал я. — Но ты очень скоро соскучишься, если не будешь танцевать со мной.

— А почему бы мне не танцовать с вами, сударь? спросила она, зажмурив черные ресницы синих, цвета морской воды, глаз, полных очаровательного кокетства. — За кого же ты меня принимаешь, любимый? Ты воображаешь, что потому, что я кандидатка математических наук и что меня похвалил Эйнштейн, я должна быть букой? Успокойся, радость разума удовлетворяла меня до сих пор, но хотя и литература мне не чужда, это ничуть не мешало мне заниматься спортом, для здоровья. Я умею танцовать, и плавать, и ездить на велосипеде, и играть в теннис. Это, быть может, в сущности для того, чтобы начать жить, если случай представится. Так вот он представляется, ты мне его доставил, мой любимый! Ты увидишь мне нужно восполнить годы «нежизни».