Остров Эллис - [2]

В то утро солдаты Особого отряда получили приказ уничтожить всех евреев в Городне, а само селение превратить в горящий факел.

Лидия Ружанская была первой из жителей Городни, кто их увидел. Двадцатичетырехлетняя Лидия имела двоих детей, а ее муж был лесорубом. Она возвращалась с полной сумкой лука из лавки Саула Панева вместе со своим четырехлетним сыном Львом, когда увидела солдат, скакавших через поле по направлению к селению.

— Спасайтесь! — закричала она и, схватив Льва за руку, бросилась к своей хате.

Солдаты стали издавать наводящие ужас крики. Тогда их услышали и другие. Саул Панев услышал их, сидя в своей лавке. Наташа Мэндель услышала крики, стирая белье. До Якова Рубинштейна они долетели, когда он аккомпанировал своему отцу Илье на маленьком органе в одной из комнат бревенчатой синагоги.

Илья Рубинштейн, огромного роста мужчина с большой черной бородой, кантор городненской синагоги, был вполне культурным человеком, в свое время побывавшим с оперой в Европе. А когда он вернулся в Городню, то сумел после долгих споров с рабби добиться и поместить в синагоге орган. Сейчас, как только он услышал крики, его красивый баритон смолк.

— Погром! — сказал он Якову.

В России в 1907 году это слово имело такое же зловещее значение, как и тридцатью годами позже в Германии слово «гестапо».

— Тора!

Илья побежал в заднюю часть комнаты, когда Яков поднялся и встал возле органа. Теперь звуки выстрелов были слышны рядом с синагогой. Вопли людей смешались с выкриками. Яков застыл от чувства неуверенности и страха. Он знал, что такое погромы, и жил, страшась их, большую часть своей жизни, как и большинство евреев в России. Но испытать на себе, что это такое… Яков вдруг ясно себе представил, что через несколько минут в свои двадцать лет он может быть уже мертв.

И тут обе деревянные двери синагоги распахнулись и в нее прямо на лошадях въехали два всадника. Яков увидел, как один из них нацелил свое ружье прямо в дальний угол комнаты. Он обернулся: отец нес из святилища два серебряных ящика со свитками торы.

— Нет! — крикнул Яков и бросился к отцу.

Раздался выстрел, и Яков увидел, как его отец медленно оседает на пол, выпуская из рук ящики с торой. Тем временем другой солдат бросил горящий факел на деревянную скамью.

Теперь первый солдат с кривой усмешкой пустил лошадь галопом прямо на Якова, нацелив ему в лицо ружье. Яков инстинктивно бросился обратно к органу. Ружье выстрелило в тот самый момент, когда он скрылся за органом. Перепуганный до смерти молодой еврей толкнул орган прямо на лошадь. Тяжелый инструмент затрещал. Яков увидел, как лошадь врезалась в орган и упала, увлекая за собой на пол ничего не понимающего солдата.

— Грязная собака, — завопил другой, который был все еще на лошади.

Затем он схватил флягу с керосином и вылил содержимое прямо в огонь, превратив часть синагоги в сплошной костер. Теперь дым и огонь заставили его лошадь попятиться, дав Якову несколько секунд, которые спасли его жизнь. Он побежал в дальнюю часть синагоги, где лежал его отец: из пулевого отверстия в затылке хлестала кровь. Осознав, что его отец мертв, Яков попытался достать свитки торы, когда услышал глухие удары копыт направлявшейся к нему лошади. Солдат с такой же черной бородой, как и у Ильи Рубинштейна, выхватил из ножен саблю, готовясь снести Якову голову.

Прошло меньше минуты с того момента, когда солдаты ворвались в синагогу, но все произошло так стремительно, что Яков не мог поверить в случившееся. Но чем быстрее приближалась к нему лошадь — а она уже была менее чем в десяти футах от него, — его ноги стали двигаться сами. Он кинулся к заднему выходу, распахнул дверь и, с силой захлопнув ее за собой, выбежал на заснеженное поле позади горящего здания.

«Бежать ради спасения собственной жизни, — думал он. — Бежать ради своей жизни! Лес! Если я добегу до леса…»

Холодный ветер хлестал его по покрывшемуся потом лицу. Лес был за полем, а по снегу бежать было в два раза труднее, но он бежал — его длинное худое тело боролось за жизнь.

Яков услышал выстрел. Не останавливаясь, он оглянулся. Солдат раскрыл дверь, вывел лошадь и стал стрелять. Он промахнулся.

«Продолжай бежать!»

Солдат вскочил в седло, и лошадь галопом понеслась в его сторону.

«Продолжай бежать!»

Еще выстрел, и что-то ударило его в бедро. Он упал вперед, в снег, и прижал руку к ноге — кровь начала пропитывать брюки. Он перевернулся и сел, глядя на всадника, галопом приближавшегося к нему.

«Он хочет выстрелить в меня… В лицо… Он хочет меня убить…»

В панике Яков попытался снова подняться, но раненая нога не слушалась, и он снова повалился в снег. Что-то уперлось ему в спину. Дрожа от страха и холода, покрывшись испариной, страдая от боли из-за пулевой раны, он подсунул под себя правую руку и нащупал камень.

И опять преследующий был от него на расстоянии менее десяти футов. Он что-то кричал, очевидно, угрожая смертью и целясь в него из ружья двумя руками, как это делают наездники высшего класса, удерживая равновесие на скаку силой своих коленей.

Яков приподнялся и изо всех сил швырнул камень.

К его полному удивлению камень угодил всаднику прямо в лоб, и он свалился с лошади.