Остров Буян - [8]

Однако указ был недвусмыслен, и строгость его не сулила добра.

Федор слушал, и мысль его вдруг закипела. С Филипкой он чувствовал себя уверенным и спокойным во всех делах, но остаться теперь вдруг без него означало бы то же, что на речной быстрине в половодье выронить весла. Такое несчастье произошло с Федором, когда он был подростком. Он до сих пор помнил это ощущение страшной беспомощности. Он видел, как взволнован всегда уверенный, ловкий и хитрый подьячий. Значит, дело не в шутку. Умудренного в торге верного друга и помощника надо было выручить во что бы то ни стало, как самого себя, как то потерянное весло, которое отважный мальчишка исхитрился поймать, выскочив из челна на плывущую льдину и опять возвратившись в несомый течением челн…

Федор еще не знал, как он выручит Шемшакова, но им уже овладела мужественная и упорная уверенность в том, что иначе и быть не может…

— «…А буде которые люди учнут впредь Свейския земли перебежчиков принимать, и тем людям по государеву указу быть в смертной казни», — дочитал Шемшаков.

Федор взглянул на образ и перекрестился.

— Да ты не страшись, Федор Иваныч, я мигом уйду от тебя, — по-своему поняв Емельянова, пробормотал Филипка.

— Буде врать! — резко остановил Федор. — Не за себя страшусь — за людей неповинных…

— Что ж это, Федор Иваныч! — воскликнул Филипка. — Бедно мне! В чем винны дети мои, жена? Я от немцев в отецкую землю, как тать[29], крался, головы не жалел, а теперь меня, что же, назад к королевским свейским приказным!.. За отбег на Русь латинцы проклятые не пожалуют… В том ли царская правда?!

— Вызволю, слышь, Филипп! — уверенно сказал Емельянов. — Утро вечера мудренее. Где обоз?

— Позади идет, Федор Иваныч, — удивленный его спокойствием и уверенностью, сказал подьячий. — Я чаю, дни через два прибудет — юфти[30] десять возов да соль…

— Стало, со страху все бросил в пути?

Федор сам не знал, откуда взялась в его голосе хозяйская власть.

— Степашка-приказчик с ними, — оправдывался Шемшаков.

— Ладно, иди уж домой, — снисходительно сказал Емельянов.

— Про хлеб и про воск на Москве спрошал, — говорил Шемшаков. Всегда во всем аккуратный, он только теперь, видя силу и уверенность молодого хозяина, понял, что не должен был с такой поспешностью бросить обоз с товаром и бежать во Псков. — Хлеб в цене будет. Сказывают, урожай на хлеб средний по всей Руси… А воску немцы много спрошают и по большой цене. Коли теперь не продать, придержать… — продолжал Филипп.

— Иди домой, говорю! — приказал Федор, чувствуя потребность остаться наедине с собой и поразмыслить.

— Да ты, Федор Иваныч, не бойся: никто не видал и не ведает, что я у тебя в дому, — сказал Шемшаков, — то и с вечера лез, чтобы утре нейти, чтобы люди не видели.

— Сказываю — иди! Завтре после обеда приди ко мне для торговых дел, — заключил Федор.

«Ну и сила у Федора! Богатырь народился! — подумал Шемшаков, спускаясь по лестнице. — Молод, а слово скажет — как камень. Весь в батьку. Быть ему на Руси из первых торговых людей. Недаром и дочку взял у Стоянова. Тот бы простому не дал и тоже, знать, сокола распознал во птенце».

2

Собираясь к ранней обедне, Федор Емельянов призвал одного из лавочных молодцов:

— Казака Никишку Снякина знаешь ли?

— Кто же его не знает, Федор Иваныч, — конский барышник Никишка-казак.

— Сбегай, вели ему после обедни быть с тем конем серым, какого в субботу двое дворян торговали, — сказал Федор.

Он поехал к обедне в Троицкий собор, в Кром, как назывался во Пскове кремль[31], куда всегда ходил воевода и лучшие городские служилые и посадские люди[32].

Не протискиваясь вперед, где стояли видные горожане, Федор стал скромно почти у самого входа, чтобы видеть всех выходящих.

Чинно крестясь и кладя положенные поклоны, Федор через головы молящихся старался разглядеть впереди, в толпе дворян, знакомую фигуру и, не находя ее, беспокоился.

На площади перед собором Емельянов увидел оседланного богатым седлом каракового жеребчика, окруженного толпой восторженных ротозеев-мальчишек. Это был, конечно, конь Ордина-Нащекина[33], известного всему Пскову друга воеводы, которого и дожидался Федор. Оставшись уже три года без отца, Афанасий Лаврентьевич завел «немецкое» платье, выстроил конюшню и, на злорадство всему городу, чуть ли не разорился на покупке коней, красоте которых дивились не только псковитяне, но и приезжие иноземцы. Молодой дворянин нередко и сам скакал на коне на Немецкий двор[34] в Завеличье, где водил дружбу с проезжими иноземцами. Все знали, что в дом к себе он принял книжного поляка, который служит ему переводчиком иностранных книг. За пристрастие к иноземщине его бы не любили во Пскове, если бы не дружба его с набожным воеводой и даже с самим архиепископом.

Емельянов не долго ждал. Несколько человек дворян — Сумороцкий, Чиркин, Туровцев, Вельяминов — вышли из церкви и по обычаю стали раздавать милостыню нищим. Вслед за ними, беседуя с воеводой, вышел высокий и статный, благообразный и не по возрасту важный в движениях Ордин-Нащекин… Лицо его, умное и живое, с детства было знакомо Федору. Дворянский сын Афанасий Лаврентьевич был товарищем детских забав Федора Емельянова.