Остров Буян - [228]

— А быть тебе во дворянах! — сказал боярин.

6

Хованскому пришла пора либо тотчас же лезть на приступ, либо бросать осаду: войско его голодало, дворяне бежали в свои поместья, чтобы защищать их от мятежных крестьян; лужские казаки, присланные на помощь, были ненадежны; восставшие крестьяне не пропускали к нему гонцов из Москвы и обозов с хлебом, и был слух, что из уездов подбираются многие сотни крестьян, чтобы напасть на Снетогорский монастырь. Хованский вовсе не был уверен, что при таком нападении московские стрельцы сохранят ему верность.

Посольство восставшего Пскова было Хованскому на руку, чтобы избавить его от позора.

В дверях кельи стукнули. Первушка выскочил в смежную горницу.

— Кто там?

— Во имя отца, и сына, и святого духа, — послышался привычный ответ.

— Аминь, аминь, — нетерпеливо крикнул боярин. — Лезь, что ли, кто там.

Вошел монастырский служка.

— Боярин, из Пскова послы, — сказал он.

— Давай их сюды…

Псковских послов ввели в келью.

Хованский, взглянув, усмехнулся:

— Ишь, сколь вас наехало — целое войско! С чем пришли?

— С письмом епископа Рафаила, боярин, — ответил с низким поклоном Устинов и подал столбец.

Хованский сломал печать и в общем молчании прочел письмо.

— А кой из вас Гаврилка? — с любопытством спросил он у выборных.

— Гаврила Левонтьич, коли о нем спрашиваешь, — поправил Прохор, — во Пскове дома остался, боярин.

— Ну-ну, молчи! — воскликнул боярин. — Молчи! «Дома остался», — проворчал он, — «дома остался»… забоялся приехать ко мне.

— Не он страшится: мир страшится его пускать! — возразил Прохор.

— Молчи! — закричал боярин. — Тебя кто спрошает! Знаю тебя, Максимка Яга! — крикнул боярин, но, увидев по всем лицам, что он ошибся, добавил: — Коли не Яга — все одно… изменщик государев такой же!

— Изменщики государевы бояре, а мы не изменщики, — степенно ответил за всех Мошницын.

Боярин побагровел.

— Молчи! — закричал он. — В Писании сказано: уха два, а язык один бог сотворил, чтобы слушать больше, а вракать менее.

— Прости, боярин, мужицкое невежество, — поклонился Русинов. — Дозволь спрошать.

— Спрошай, — разрешил Хованский.

— На владычную грамоту что скажешь? Не хочет народ креста целовать, покуда войска не уведешь от города. Разорения животов боятся.

— Не татаре — царские стрельцы! Чего их страшиться! Не с грабежом пришли! — возразил Хованский.

— Телеги твои новогородские попали во Псков, боярин, — едва заметно усмехнулся Михайла, — с той поры страху прибыло.

Коза и Леванисов сдержали улыбки, вспомнив, какое добро было в телегах Хованского…

— Чего ж тут страшиться! Куплял кое-чего в Новегороде. У вас есть товары добрые, тоже куплять мочно, — сказал Хованский. — С ворами грех торговать, а как замиритесь, и добрый торг будет…

— Нам бы купцов посмирнее на наши товары, — дерзко прервал Коза, — а ты, боярин, шел бы домой, истощал небось в наших краях…

— Молчи! — остановил боярин. — Молчи, холоп!

— Не холоп, а стрелец государев, — поправил с достоинством Коза.

— Молчи!

— Что ж, боярин, «молчи» да «молчи», — громко вмешался Михайла, — не затем пришли, чтобы молчать, а пришли совет держать.

— Врешь! — прервал Хованский. — Николи не бывало так! Боярин к боярину ходит совет держать, мужик к мужику — толковать, а мужик к боярину — челом бить.

— Челом бить, — покорно ответил Русинов.

— Когда боярин слово сказывает, тогда внимать!

— Внимать, — повторил Русинов, как отголосок.

— Вот вам и сказка вся, мужики: тому быть не довелось, чтобы вы боярам указывали, а указывает боярам государь, и стану я тут стоять, покуда мне надобно!..

— Стало, боярин, велишь сказать псковитянам, что не быть крестному целованию? — спросил Коза. — Похвалит тебя государь за службишку!.. — добавил он с мрачной усмешкой.

Хованский оторопел от такой наглости и сразу не мог даже вымолвить слова, он только по-рыбьему жадно хватал воздух…

— Молчи! — взвизгнул он вдруг тонко и злобно. — Советчик ты государев — кого чем пожаловать?! Велю вам всем батоги всыпать!..

— Не мочно, — отрезал кузнец, — всем дворянам во Пскове за то снимут головы, Рафаила на чепь посадят и воевод каменьем побьют. И опять будет тебе за то государева милость…

— Челом бьем, боярин, уйди от города, и Псков государю крест поцелует! — сказал Русинов, и в голосе и глазах его была мольба.

Русинов сказал бы иначе — он бы объяснил Хованскому, что воры гилевщики во Пскове сильны, что большие люди ждут замирения с Москвой и только о том пекутся, что сам он не спит ночами, ожидая разорения дома своего от мятежников… Но он боялся остальных послов — и лишь повторил:

— Челом бьем! — Русинов низко поклонился при этих словах. — Дай укрепление!

— То-то, мужик! — взглянув на него и вдруг все поняв и снизив голос, ворчливо сказал Хованский. — «Челом, челом»! Так вот и надобно! Я бы челобитья вашего слушал, да государева гнева страшусь… Вы бы псковитян сговорили крест целовать, а я бы тотчас и ушел, как крест поцелуете. Вот вам мое укрепление!..

— Не мочно, боярин, — мягко сказал Русинов. — Люди твои псковитян обижают. Некуда стадо выгнать. Корма отняли… По реке из пищалей бьют. Народ без рыбы, без молока… Злобится народ. За водой третьева дни дева пошла на реку, а ту девку казак из пищали убил. Как креста целовать! Народ и слышать не хочет записи целовальной…