Остров - [6]

В сенях затопало, Юля дверь открыла, Шадрин в ее лицо глазами впился, кипятком на руку плеснул, чертыхнулся негромко.

– Папа! А про заварку-то забыл?

Юля достала пузатый фарфоровый чайничек, свой, местного производства, синенький с золотом, кипятком обдала, чайного листа насыпала, залила доверху, и сверху на самовар пристроила.

Чай получился наваристый, пахучий. Пили молча, Шадрин сушку в кружке размочил, в рот сунул.

– Ну что? – решился спросить он, наконец. Голос предательски хрипнул. Петр закашлял, прочищая горло.

Юля плечами пожала. Варенье на ложечку набрала, в чашку опустила, размешала.

– Да ничего, – ответила. – Поговорили.

И снова тишина воцарилась за столом.

– Пап, он замуж меня зовет, – нарушила Юля молчание.

Шадрин опять прокашлялся, но ничего не сказал. Ждал.

– Что молчишь?

– Я не молчу. Я думаю.

– И что думаешь?

– Что думаю, то неважно. Тебе решать. А я решу, как ты скажешь.

– Вот тебе раз! – Юля руками всплеснула. – Кого же мне еще слушать? У кого совета спросить?

– Совета хочешь? Ну, слушай. Парень этот, может, и не любит тебя, но раз вину свою признал, да в благородство играть удумал, то грех отказываться. – Тебе же он нравился? Или нет?

Юля голову склонила. Вот как приходится судьбу свою выбирать. Тут, как в сказке – налево пойдешь, коня потеряешь, направо – еще чего лишишься, прямо пойдешь – тоже что-то найдешь или потеряешь. Как тут выбрать?

…Долго они с Костей разговоры вели. Сначала она в углу сидела, все лицо прятала, потом разозлилась. Вышла на свет.

– Ну что? Нравится? – спросила. – Хороша?

– Юль, я же не виноват, – прошептал Костя.

– Не виноват? – вскипела она.

– Виноват, – согласился Костя. – Не виноват, что мне повезло: ничего не сломал, не убился, не покалечился. Если бы я умер, тебе сейчас легче было? Ты вот говоришь, что я сбежал, и год вестей не подавал. Ну да! Струсил. Что мне теперь убиться об стену? Я же приехал. К тебе. Год о тебе думал. По ночам не сплю. Мать извелась, все врачей каких-то ко мне водит. В общем, понял, надо мне с тобой увидеться. Я ведь тебя с нашей первой встречи забыть не могу. И в Англии все о тебе думал. Короче, люблю я тебя. Мне все равно, как ты сейчас выглядишь. У мамы куча врачей знакомых, что-нибудь придумаем. Поженимся. Я работать пойду. Уж на операцию-то заработаю. Ты только не отвечай сразу. Ты подумай.

Костя ушел, сказав, что завтра зайдет за ответом.

Петр выслушал, задумался. А Юля сидела, чай с ложечки прихлебывала и ногой под столом болтала, совсем как раньше, до того как…

– Пап, я завтра решила к тете Нине в гости съездить. Отвезешь меня? А лучше сегодня.

Петр аж глаза вытаращил. Нина, родная сестра покойной жены, давно Юлю в гости зазывала, да не вытащить ту с чердака было. А тут сама просится? Нина в соседней деревне жила, лес рядом, прямо за оградой. Хочешь грибы собирай, хочешь ягоды. А в мае, так, вообще, все поляны цветами усыпаны. Юлечка маленькая до того это любила, всегда к тете в гости с удовольствием ездила. Да и та ей радовалась, словно родной дочери. У самой Нины двое пацанов росли, один уж в армию ушел, второй вот-вот жениться должен был. А Нина все шутила, что с радостью бы своих оболтусов на одну доченьку променяла, такую как Юля.

– А что парню сказать, ежели завтра придет? – спросил он.

– Да ничего, – пожала дочь плечами, – захочет – подождет. А нет… так и не надо.

Шадрин скривился как от зубной боли. Вот ведь упрямая ослица! Он так надеялся, так радовался… а она все планы ему рушит…

Юля скоренько вещи собрала и в машину запрыгнула. Все она понимала, и что шанс это ее, может, единственный и все остальное. Не было дня в течение года, чтобы она Костю не вспоминала. Все ей мнилось – вот-вот приедет, должен приехать. Хоть и страшилась этого – увидит ее, испугается, наверное. Но шло время, Костя не появлялся, и тогда в душе родилась горечь, потом злость, а там и обида пришла – жгучая, коварная, едкая. И плакала она ночами не столько от безысходности своего нынешнего существования, сколько от обиды этой, от несправедливости. И вот Костя приехал, и сказал то, что она всегда в мечтах представляла, а она совсем ничего не чувствует, кроме обиды своей ненасытной.

Слишком поздно он приехал, нет в ней тех чувств, что горели когда-то, все сожрала обида проклятая. Поверить? Сказать, да? Но что-то мешало ей покориться судьбе, что-то ворочалось и вставало на дыбки внутри естества. Гордость или, может, глупость девичья? Вот тетя сразу бы определила – недаром она всегда Петру говаривала: «Хорошая у тебя девка, Петр, да уж больно горда. Боюсь, вековухой останется – по ее гордыне кавалера не сыскать».

Может, отец тете позвонил, рассказал, а может, и сама она догадалась, что с племянницей что-то не то творится, но усадила она ее рядышком, штофчик вина выставила.

– Ты, девка, учудить чего задумала, смотрю. Так себя не жалеешь, отца хоть пожалей, – сказала. – Он же нестарый еще мужик, а ты его раньше времени в гроб загонишь. Посмотри, на кого похож стал? Щеки ввалились, высох весь. На вот, выпей, да подумай. Хорошо подумай.

Юля выпила кислое пойло, крепко зажмурилась и заревела.