Остров Баранова - [6]

— Едут! — сказал Лисянский.

Правитель отложил в сторону подзорную трубу. И без нее он разглядел, что между приближавшимися индейцами Котлеана не было. Вождь тлинкитов никогда не расставался с красным суконным плащом, посланным когда-то ему в подарок Барановым, кроме того, белое орлиное перо украшало его волосы. Сидевшие в лодке не имели никаких знаков отличия. Темные одеяния, спущенные до пояса, связки амулетов на груди. Обличье мирных охотников. Лишь грубо разрисованные деревянные маски чудовищ, висевшие сбоку на ремне, напоминали о том, что в любую минуту парламентеры могут стать воинами.

Маленькая байдара шла прямо к «Неве». Столпившиеся у борта отчетливо различали гребцов и рулевого, державшего в руке древко с флагом. Сверху, над белым лоскутом было прикреплено крыло дикого голубя — знак мира,

Не доходя до шлюпа, байдара остановилась. Сидевший на корме встал, откинул назад одеяло, выпрямился, поднял над головой флажок. Несколько секунд индеец стоял так, лицом к кораблю, тихонько раскачиваясь. Затем вдруг что-то резко, гортанно крикнул и, повернувшись во всю длину, плашмя упал на воду.

— Шлюпку! — скомандовал Лисянский. — Живее!

— Теперь посланец не имеет дозволения плыть. Ждать будет. Ежели не подберем в свою лодку, должен тонуть,— обернулся Лисянский к Баранову, желая показать свою осведомленность в обычаях туземцев.

Вместо ответа Баранов подошел к матросам, ловко и быстро орудовавшим возле шлюпбалок, отстранил ближайшего, ваялся короткой, пухлой рукой за тали, снова накинул петлю на крюк. Шлюпка качнулась и повисла. От неожиданности все притихли.

Над водой показалась голова посланца, лоснящиеся слипшиеся волосы. Потом она скрылась.

— Господин Баранов! — воскликнул Лисянский.

Но правитель ступил на самый край борта и, словно ничего не случилось, спокойно и властно сказал по-индейски сидевшим в лодке гребцам:

— Я — Баранов. Котлеан нарушил закон. Он хитрый и коварный вождь и посылает на смерть лучших своих воинов. Пусть приезжает сам дать справедливый ответ. Посланных им я не приму.

Голова индейца показалась еще раз. Открыв рот, мутными глазами он глядел на корабль, на висевшую почти над водой шлюпку. Плечи и руки его не шевелились, ни единого слова не сорвалось с посиневших губ. Воин твердо выполнял обычай.

Матросы в ужасе отступили к юту. Лисянский нервно подался вперед, но, встретив взгляд светлых, казалось ничего не видящих глаз Баранова, остановился.

Баранов перекрестился, медленно, чуть горбясь, приблизился к бледному, ошеломленному монаху Гедеону, поцеловал на его груди крест...

Павел стоял у мачты. Он не смотрел на гребцов, старался не видеть тонущего индейца. Это было для него жестокое испытание. Мальчиком он узнал борьбу и смерть, видел, как убивали индейцы русских и русские индейцев, знал, что это была война, что так было и будет и что враги — это свирепые колоши, умертвившие его отца и мать, хотя мать была из их же племени. Он никогда не думал о том, что сам наполовину индеец. Никто об этом ему не говорил: ни Баранов, ни в Санкт-Петербурге, ни в Кронштадте, хотя в бумагах стояло слово «креол». Русские были великодушны, и он гордился своей новой родиной, любил Баранова. Разлука еще больше усилила остроту чувств. За эти годы он вырос, многое узнал и осмыслил и ехал сюда, полный великих надежд и планов...

Индеец больше не показался. По тихой, быстро темневшей воде удалялась байдара. У самого борта корабля качалось всплывшее голубиное крыло. Потом наступила ночь.

2

Котлеан не приехал. Перед рассветом колоши напали на отряд Кускова, убили трех алеутов, изрубили несколько байдар. Кусков преследовал индейцев до самой крепости, и его лазутчики, взобравшись на деревья, видели за стенами форта большое оживление.

— Сот шесть народу, — закончил Кусков свой немногословный доклад,

В сумеречном свете каюты лицо Баранова казалось нездоровым, бледным. Он совсем не спал, всю ночь просидел на койке, не закрывая глаз. После вчерашнего случая с посланцем Лисянский заперся у себя в каюте, матросы торопливо уступали правителю дорогу, Павел куда-то скрылся. Только монах Гедеон ерошил свои жесткие усы и глядел в упор глубокосидящими, сверкающими глазами. Испуг у миссионера прошел, но он словно чего-то ждал.

— Иди, — сказал, наконец, Баранов Кускову. — Приводи своих людей под кекур. Заложу там новую крепость.

Весь день с кораблей перевозили запасные пушки, устанавливали их на камне-кекуре. Шестьдесят саженей в окружности, семьдесят футов высоты представлял собой этот островок из крепкого, сливного камня.

По лесу, примыкающему к берегу, время от времени «Нева» била картечью. Где-то вдали горел сухостой. Сизое марево тянулось к горам, металось воронье. Лес стоял глухой, настороженный, бесшумно валились срезанные осколками ветки.

К вечеру, на укрепленной посреди камня высокой мачте заполоскал на ветру трехцветный флаг. Пять залпов с кораблей, пять с верков новой крепости приветствовали символ Российской державы.

ГЛАВА 3

1

Даниэль Робертс продул ствол пистолета, сунул его за пояс, потрепал за уши напуганного выстрелом, припавшего к земле щенка. На застреленного индейца не посмотрел. Котлеан сосредоточенно курил длинную трубку. Два других старика сидели неподвижно, глядели на огонь костра.