Остроумие мира - [69]

* * *

Однажды министр Пасси, рассердившись на двух служащих в его ведомстве, назвал одного из них сумасшедшим, другого вором. Этот отзыв, конечно, поспешили передать обоим чиновникам, но вышло как-то так, что невозможно было с точностью разобрать, кого именно из них назвали сумасшедшим, кого вором. Оба ужасно обиделись, долго судачили о министре, совещались, что им предпринять. Один из них особенно горячился и настаивал на объяснении, другой же держался осторожно.

— Во всяком случае я этого так не оставлю, — шумел первый.

— Однако что же, в сущности, вы можете сделать с министром?

— Как что? Потребую объяснений, вызову, наконец, на дуэль.

— Да вы с ума сходите!

— Что, что?.. Как вы сказали?..

— Я говорю, что вы сумасшедший.

— А ну, коли так, то и не о чем объясняться с министром.

— Как так? Что вы хотите этим сказать?

— Господин Пасси сказал, что один из нас сумасшедший, другой вор. Вы сами говорите, что сумасшедший я; следовательно… вор не я. Мне не на что обижаться.

* * *

Марешаль издал очень странную книгу «Словарь атеистов». В ней он причислял к числу безбожников Паскаля, Боссю, Фенелона и даже Иоанна Златоуста! Для доказательства же безбожия он выбирал из этих авторов отдельные слова и фразы, не стесняясь и переделывать их по мере надобности. Так, к числу безбожников им был между другими притянут известный поэт Делиль. У него в стихотворении, посвященном птичке колибри, есть такая строфа:

— Если боги имеют капризы, то она (т. е. колибри) — очаровательнейший из этих капризов.

Марешаль же изменил эту строфу так:

— Если есть боги, то колибри — очаровательнейший из их капризов.

В таком виде он и послал свою книгу Делилю. Тот, прочитав искажение своего стиха, написал Марешалю письмо, в котором говорит:

— Что же делать с вами, коли вы на небесах не видите того, что там есть, а в моих стихах видите то, чего там нет.

* * *

Георг II (английский король) однажды остановился дорогой в гостинице, в глухом местечке, и спросил себе на закуску яиц. Хозяин спросил с него по гинее за яйцо.

— У вас тут яйца, должно полагать, большая редкость? — спросил, улыбаясь, король.

— Нет, ваше величество, яиц у нас сколько угодно, а короли — редкость.

* * *

Герцог Мекленбургский часто глубоко задумывался. Если в это время кто-нибудь его спрашивал, что с ним, — он отвечал:

— Ничего, я даю аудиенцию своим мыслям.

* * *

Шатобриан был враг компромиссов.

— Моя жена, — говорил он, — обедает в 5 часов, я же никогда не чувствую аппетита раньше 7 часов. И вот, чтобы угодить друг другу, мы условились обедать в 6 часов. И выходит, что она садится за стол уже очень голодная, а я еще вполне сытый. И это называется — жить счастливо, делая взаимные уступки!

* * *

Шатобриан в старости жил отшельником, ни с кем не видясь но, однако, страстно желая, чтоб о нем не забывали и говорили; он был очень тщеславен. Зная его нрав, остроумный Сальванди говорил про него:

— Шатобриану теперь хотелось бы жить в келье, но только чтобы эта келья была на сцене, в театре.

* * *

Один из племянников Шатобриана, заботясь о славе дяди, которого глубоко уважал, очень ловко провел своего учителя, аббата Юре. Это был очень ученый человек, великий знаток классической литературы. К Шатобриану он относился свысока, не любил его за склонность к новшествам в стиле и даже не признавал в нем литературного дарования, чем чувствительно обижал его племянника, искавшего случая отомстить за дядюшку. Этот случай ему представился, когда Юре однажды задал ученикам сочинение на тему «Праздник плоти Господней». Племянник Шатобриана, знавший чуть не наизусть сочинения дяди, вспомнил, что в «Гении христианства», капитальном произведении Шатобриана, как раз есть место, заключающее рассуждение на эту тему. Он и выписал целиком это место и выдал его за собственное сочинение, будучи глубоко уверен, что Юре не вспомнит, откуда сделано заимствование, так как был свысока невнимателен к Шатобриану и просмотрел его сочинения весьма поверхностно. Племянник не ошибся. Юре, прочитав его сочинение, пришел от него в восторг, прочитал его перед всем классом как образец и, обратясь к юному автору, воскликнул:

— Молодой человек, вы гораздо талантливее вашего дядюшки!

* * *

Знаменитый Буаст, автор известнейшего французского толкового словаря, был человек строгих нравов и в своем словаре исключал все неприличные слова. И вот однажды какая-то дама вздумала его с этим поздравить и похвалить за то, что он свое сочинение очистил от «яда всяких нецензурных слов».

Но Буаст был человек грубый и с дамами необходительный, а потому на похвалы дамы брякнул ей:

— Да как же вы узнали, что этих слов там нет? Вы, значит, их искали?

* * *

При Бюффоне садовником академического сада был некто Туэн, великий знаток и мастер своего дела. Однажды выписали откуда-то в сад особой породы фиговое дерево, и Туэн ухаживал за ним, как за родным детищем. В первый год дерево принесло всего лишь пару винных ягод, но они были превосходны, и Туэн выхаживал их со всем усердием, а Бюффон с нетерпением ждал, когда они созреют, чтобы попробовать их и по ним судить о достоинствах новой фиговой породы. Наконец, наступил давно ожидаемый момент. Фиги созрели, Туэн их снял, положил на тарелочку и отправил с мальчиком-учеником Бюффону. Дорогой мальчуган никак не мог одолеть искушения и съел одну фигу, другую же доставил Бюффону в целости. Тот прочитал записку, при которой Туэн посылал фрукты, и, видя, что на тарелке лежит одна фига, спросил: