Остроумие мира - [51]

* * *

Во время революции заставляли духовенство присягать конституции. Часто к этому побуждали священников свои же прихожане в церквах, во время службы. Так случилось в Нормандии с одним кюре.

— Друзья мои, — отвечал он, — я никогда не клянусь.

Но тут нужно разъяснить, что по-французски «клясться, приносить присягу», означает в то же время и «ругаться»; так что слова кюре можно было понимать в том смысле, что он никогда не ругается. В ответ ему с угрозами кричали: «присягайте» (или «ругайтесь»).

— Хорошо, — согласился кюре, — вы этого требуете, извольте. Убирайтесь отсюда к дьяволу, черт вас всех побери!

Расхохотались и разошлось миром.

* * *

Герцогиня Бирон была в театре в конце 1790 года, когда в успехе революции почти никто уже не сомневался, и простонародье уже не упускало случая оскорблять ненавистных ему «аристократов». В тот вечер в театре толпа вела себя буйно, задевала сидевших в ложах, видя в них аристократов, и швыряла в них яблоками. Одно из этих яблок угодило в голову герцогини Бирон. Она на другой день отправила его к Лафайету с запиской, в которой было сказано: «Препровождаю вам первый плод революции, попавший в мои руки».

* * *

В начале террора в одном обществе обсуждали вопрос: нельзя ли устроить какими-нибудь средствами примирение и сближение между монтаньярами (крайними революционерами) и жирондистами (умеренными).

— Это невозможно, — заметил кто-то из присутствующих, — у этих людей преупрямые головы!

(По-французски «упрямый» значит также «затруднительный»).

— Ну, это затруднение можно и устранить, — возразили ему. Тут игра слов. «Устранить, разрешить затруднение» по-французски выражается словом, которое значит «срезать, отрубить».

Выходило, что если головы жирондистов составят затруднение, то можно их и отрубить.

* * *

Как-то раз большая уличная, очень буйно настроенная толпа окружила аббата Мори с обычными в то время криками:

— На фонарь!

Мори спокойно остановился и крикнул толпе:

— Ну, и что же из этого выйдет? Повесите вы меня вместо фонаря, так разве вам от этого светлее станет?

Толпа расхохоталась и бросила его.

* * *

Мартенвиль читал во время террора очень деятельную контрреволюционную проповедь, был схвачен и приведен в судилище:

— Подойди сюда, гражданин де Мартенвиль, — крикнул ему председатель.

— Мое имя Мартенвиль, а не де Мартенвиль! — вскрикнул подсудимый. — Вы забываете, гражданин председатель, что ваша обязанность состоит не в том, чтобы удлинять людей, а чтобы укорачивать их! (т. е. рубить им головы). Эта выходка спасла его.

* * *

У какого-то путешественника во время террора на границе спросили имя и паспорт. Он подал паспорт и сказал, что его имя «Ни».

— Как Ни? — крикнул на него чин, опрашивавший проезжих. — В паспорте ты назван Сен-Дени.

— Но как же быть, — возразил приезжий, — ведь святые (по-франц. «сен») и «де» (дворянская приставка к имени) теперь упразднены?

* * *

Архиепископ Тулузский Ломени де Бриенн славился своими поучениями, удивительно тяжелыми, скучными, малопонятными. Кончил этот мрачный человек тем, что отравился. Известный тогдашний остряк Ривароль сказал по этому поводу:

— Бедняга, он, должно быть, проглотил нечаянно какое-нибудь из своих поучений!

* * *

Поэт Флориан напечатал одну из своих поэм на роскошной бумаге с широкими полями.

— Самые блестящие места в этой поэме — поля! — заметил Ривароль.

* * *

Встретив однажды того же Флориана, Ривароль, видя, что у него из кармана торчит рукопись, заметил:

— А ведь этак, пожалуй, кто не знает вас, может соблазниться и вытащить из кармана вашу рукопись!

* * *

Про одного очень неопрятного человека Ривароль сказал:

— Он на самой грязи оставит пятно!

* * *

Ривароль не любил Мирабо. Он говорил про него:

— Нет человека, который был бы так похож на свою репутацию, как Мирабо.

* * *

Известно, что Мирабо был очень некрасив собой. Про него же он сказал:

— За деньги Мирабо на все способен, даже на доброе дело!

* * *

Тибо читал в Гамбурге публичные лекции, которые тамошней публикой очень неохотно посещались. Ривароль говорил про него:

— Тибо платит его рожам не за то, чтоб они никого не впускали на его лекции, а за то, чтоб никого не выпускали с них!

* * *

Во время одного заседания Конвента Лежандр, затеяв спор с Ланжюинэ, до того увлекся, что едва не ударил своего противника.

— Постой, — остановил его Ланжюинэ, — прежде чем нанести мне удар, ты добейся указа о том, чтобы я был превращен в быка!

Это был намек на специальность Лежандра: он был мясник.

* * *

В другой раз они же оба зашли к книгопродавцу, и Лежандр, раскрыв том Монтескье, прочел там фразу: «Кто правит свободными людьми, тот сам должен быть свободен».

— Как вам нравятся эти слова, Ланжюинэ?

— Они бессмысленны, — отвечал Ланжюинэ, — это все равно, как если б сказать: кто хочет убивать откормленных быков, тот сам должен быть хорошо откормлен!

* * *

Биевру приписывают каламбур, который потом повторяли несчетное число раз. На вопрос какого-то любителя табачку, где он, Биевр, берет такой славный табак, Биевр отвечал:

— Это вы берете, а я не беру, а покупаю!

* * *

— Сколько лет вы дали бы мне? — спрашивала Биевра какая-то дама.