Остаюсь с тобой - [56]

Алла Петровка остановилась за порогом. В коридоре были сдвинуты стулья, стоял скрученный в трубку ковер. Через открытые двери в комнату был виден большой круглый стол на толстых ножках. На столе лежали раскрытые книги, тетради. Наверное, дети учили уроки, да не доучили. Малыш в одной длинной майке ползал с тряпкой по полу - мыл... На кухне что-то шкварчало и булькало. Пахло жареным луком.

Иван, едва они вошли, шмыгнул на кухню, и оттуда сразу вышел невысокий черноусый мужчина со смуглым лицом, на ходу снимая через шею передник.

- Пройдемте, Алла Петровна, в наши апартаменты, - он шире распахнул перед ней двери, сказал что-то тихо карапузу, тот, прижимая тряпку к животу, вышел. Хозяин принес из коридора стулья, поставил у стола, пригласил сесть.

Комната была небольшая. Вдоль боковых стен стояли деревянные кровати. На одной из них громоздились две раскладушки. За кроватью в углу виднелся небольшой буфет.

- Вы извините, Алла Петровна, за беспорядок... Пришел с работы, вижу, квартира не убрана. Я и объявил тревогу. Один подметал, другой мыл, третий картошку чистил. На ужин драники делаем. Моя Лида их любит. Вот и решили порадовать ее. Эй, джигиты, где вы попрятались? - крикнул весело хозяин. Идите сюда!

Мальчики топтались в дверях, прячась друг за друга. Только самый маленький вышел вперед, выставив обтянутый мокрой майкой живот.

- Вот они какие, мои джигиты. Иван, Алесь, Павел, Андрейка. Мы с женой договорились - имена белорусские, а фамилия моя. Мустафаевы! Вот что, джигиты, запомните учительницу. Чтобы при встрече здоровались и кланялись. Ну все, идите на кухню, кончайте там. Ты, Иван, посматривай, чтобы драники не подгорели... - Когда мальчики вышли, Мустафаев улыбнулся: - Вот так и живем. Я вас, Алла Петровна, сейчас угощу чаем. Настоящим чаем.

- Ой, спасибо, - начала отказываться Алла Петровна. - Я зашла только посмотреть, как вы здесь живете.

- Чудесно живем. Когда я приехал на промысел, мне дали эту комнату. Потом привез свою Лиду, а потом... Лида часто говорит, что тесно, а я ей: это же, говорю, хорошо, что все в одной комнате. Все на глазах. Видишь, кто раскрылся или неловко лежит. У нас одна проблема. Джигиты не любят спать на кроватях, хотят на раскладушках. Раскладушки только две, больше не поставишь. Я им очередь установил...

- Учиться-то как, помогаете детям?

- Что вы, как я могу помогать? Я шесть классов имею, а Иван в седьмом. Он отца научит. Он и проверяет уроки у младших, а вечером докладывает нам с женой, как кто подготовился. Вы извините, я сейчас чайник...

- Спасибо, я... - встала Алла Петровна, собираясь идти. Хотя ей было интересно, она не хотела засиживаться.

- Алла Петровна, не надо меня обижать. Я вас угощу настоящим чаем. Если понравится, дам рецепт. И вы будете пить настоящий чай. Вы же не знаете, что такое настоящий чай. Разве можно жить на свете, не зная этого? Минуточку, Алла Петровна, я сейчас... - Он еще постоял в дверях и только после того, как увидел, что учительница снова села, вышел на кухню.

Когда Алла Петровна возвращалась домой, над городом висела звездная ночь. Думала о том, что она сделала сегодня, чего добилась, о чем узнала. Ну прежде всего посмотрела, как живут ее ученики. У одних псиной пахнет, жареным лещиком или луком... Но, если говорить серьезно, радоваться нечему. С отцом Игоря Калинова не поговорила толком. Надо было бы остаться, послушать хозяина, самой высказаться. Теперь когда с ним встретишься?.. Нет, все же не хватает ей, Алле Петровне, твердости характера. У дамского закройщика совсем растерялась, не хотела спорить при детях. Хотя можно было выйти с ним в соседнюю комнату, поговорить там. Хорошо, что заглянула к Мустафаевым. Надо попросить мужа, чтобы поискали ему квартиру. А то о планах думает день и ночь, а с людьми, которые те планы выполняют, часто некогда и поговорить по душам...

12

Алесич надеялся, что Катя скоро вернется. Не могла же она пропасть надолго. Но прошла почти неделя, а ее не было. Алесич не выдержал и однажды, зайдя к мастеру, спросил, что с поварихой, почему ее не видно.

- Она уволилась, - сказал Рослик и, вопросительно глянув на Алесича, добавил: - Уволилась и уехала.

- Куда уехала?

- Вот об этом она мне не доложила, - казалось, с сожалением проговорил мастер.

Алесич вышел из вагончика. Остановился, глядя на буровую невидящими глазами. Надо что-то делать. А что? Пока он не имел об этом никакого представления. Ясно было одно: надо поскорее узнать, где Катя, куда она уехала. Странно, почему она ничего не сказала о своем отъезде ему, Алесичу. Может, не было возможности? Да нет, если бы захотела, могла бы прийти на буровую, позвать его. Могла бы, наконец, оставить записку. В конверт и ему на стол. Не оставила... Почему? Обиделась? А может, он для нее ничто, пустое место? Это он, Алесич, вообразил черт-те что, а она... Увидела, что мужик сохнет по ней, вот и решила исчезнуть, пропасть без следа. Пожалела, называется.

Как бы там ни было, а он должен найти Катю и узнать правду. Но как найти? Где искать?

В это утро Алесичу ни с кем не хотелось встречаться, тем более разговаривать. И хоть до подъема труб оставалось время, он залез в свою люльку, присел, прячась за бортиками от ветра, от людских глаз, и... заплакал. Слезы текли по лицу, остывая на осенней прохладе. Почувствовал, как щекочут они холодком щеки, шею. Первые приступы отчаяния, обиды, жалости к самому себе прошли, но душевное равновесие, покой не наступили. Появилось безразличие ко всему. Даже к работе, к той работе, в которой он всегда находил успокоение.