Оставшиеся в тени - [53]

Впрочем, как бы там ни было, а три года спустя в ее тетради появился план будущей повести и черновые наброски. Так А. Бостром, имевшая за плечами более десятка книг и бессчетные рассказы и очерки в журналах и газетах, вступила в творческое соревнование с новичком Алексеем Толстым. Идея матери — написать повесть (а при задушевности их отношений трудно допустить, чтобы Толстой не знал об этом) могла лишь обострить интерес начинающего писателя к тому жизненному материалу, который с годами фантазия его преобразила в волшебный мир «Детства Никиты». И когда пятнадцать лет спустя перед Толстым вдруг «раскрылось окно в далекое прошлое», быть может, он тогда с улыбкой вспомнил забавную историю о своем юношеском опусе и «соперническом» замысле одной маститой детской писательницы…

Впрочем, на долгом, почти двадцатилетием пути — от первого «эскиза» до «Логутки» и «Детства Никиты» — у Алексея Толстого связаны с творчеством Александры Бостром еще две истории.

«Логутка»(в первопечатном варианте произведение было озаглавлено по-другому — «Страница из жизни») — это рассказ о страшной засухе, о будничной смерти у всех на глазах русоголового крестьянского мальчика по имени Логутка. Одно из главных действующих лиц рассказа — мать повествователя. Потрясенная увиденным, она тут же, ночью, пишет рассказ, который так и называет — «Логутка». В первой, газетной, публикации произведения А. Толстого была концовка, сообщавшая, что «рассказ был напечатан в провинциальной газете, матушка получила письмо от какого-то учителя, который уверял, что, прочтя рассказ, стал другим человеком, и благодарил «за правду» (Гр. Алексей Толстой. Страница из жизни. — «Речь» (Санкт-Петербург), 1912, № 191).

Если бы рассказ А. Бостром существовал в действительности, было бы интересно сравнить его с известным произведением А. Толстого. А вдруг рассказ на самом деле существовал? В куйбышевском архиве я наткнулся на черновые наброски, сделанные Александрой Леонтьевной. А в начале произведения Толстого довольно точно означен период возможного напечатания («…мне было семь лет в то время, когда началась беда»). Листаю подшивки старых волжских газет. Так и есть! В «Саратовском листке» очерк А. Бостром «Лагутка» напечатан двумя «подвалами» 10 июня 1889 года.

Главный герой «Лагутки» Александры Бостром — «забитый, туповатый, покорный мужичонка», многодетная семья которого медленно гибнет от голода. Произведение отмечено морализаторскими чертами распространенного в народнической беллетристике 80-х годов жанра «сценок из мужичьего быта». Однако при всех слабостях очерка в нем немало точных деталей, передающих обстановку народного бедствия…

Есть еще один, более занятный случай.

Кто не помнит полусказочную историю о вещем сне маленького героя «Детства Никиты»? Это было навязчивое видение об оживающих фамильных портретах, висевших в нежилых комнатах старого дома, о бронзовой вазочке на старинных стенных часах, в которой что-то лежало, но летавший во сне Никита каждый раз не успевал разглядеть — что… К возникновению этих дивных страниц повести «причастен», оказывается, один заурядный рассказ, прочно погребенный теперь в старых комплектах провинциальной газеты.

Случилось это так. В канун нового, 1900 года «Самарской газете» требовался рассказ для рождественского номера. Александре Бостром, связанной с редакцией более чем десятилетним сотрудничеством, были не в диковинку разные задания. В куйбышевском архиве есть письмо Александры Леонтьевны от 19 декабря 1899 года, в котором она сообщает Бострому, что рассказ к Рождеству готов и его надо срочно представить в редакцию, «…поэтому поправлю, перепишу и отнесу. Леле он очень понравился» (подчеркнуто мной. — Ю. О.).

Этот рассказ под названием «У камина» опубликован в праздничном рождественском номере «Самарской газеты» (1899, 25 декабря, № 277). В нем есть все непременные атрибуты, при помощи которых изготовлялись такого рода сочинения, — зимний вечер, комната, фантастично освещенная пламенем камина, и бабушка, которая, задумчиво глядя на огонь, рассказывает внучке «жуткую и правдивую» историю… Это история о двух людях, что изображены на фамильных портретах, виднеющихся через отворенную дверь в полутемной анфиладе соседних комнат. Один — «суровый старик с острым носом и ястребиными, пронзительными глазами». На другом портрете изображена «молодая женщина лет 25… в руке она держит розу, но эта роза совсем не идет к гордой ее позе вполуоборот к зрителю, к надменной ее улыбке и к большим, веселым, вызывающим глазам. Пламя скользит по ее белому платью, голым плечам, играет на ее лице. Мне кажется, что портрет оживает, что гордая веселая красавица улыбается загадочно и надменно…»

Старик и гордая красавица, «оживающие на портретах», загубили друг друга…

Вероятно, на юношу Толстого подействовала фантастичность рассказа, который к тому же мог быть переосмыслением одной из легенд, связанных в доме Тургеневых со старыми фамильными портретами многочисленных предков. Как бы там ни было, «каминный» рассказ запомнился.

И вот спустя двадцать лет роковая красавица и несчастный старик возникают снова… Однажды зимним вечером Никита вместе с Лилей решил проверить свой сон. На дне бронзовой вазочки лежало тоненькое колечко с синим камешком. Но кому принадлежало это «волшебное», по убеждению Никиты, колечко? Детей не мог не волновать этот вопрос, детская фантазия искала ответа. Вот тут-то в повествование и вплелась сама собой фабула читанного когда-то рождественского рассказа. (Кстати, в «Детстве Никиты» события эти происходят тоже в дни Рождества.) В той самой комнате, где на часах стояла вазочка, автор повести «вешает» два старых фамильных портрета. Над камином «висел портрет дамы удивительной красоты. Она была в черной бархатной амазонке и рукою в перчатке с раструбом держала хлыст. Казалось, она шла и обернулась и глядит на Никиту с лукавой улыбкой длинными глазами… Из-за нее, — он не раз слышал это от матери, — с его прадедом произошли большие беды. Портрет несчастного прадеда висел здесь же над книжным шкафом, — тощий востроносый старичок с запавшими глазами…» (глава «Старый дом»).