Оставаться живым - [11]

Изучает прохожих, как читает роман,

Где интрига скрывает очевидный обман -

Что любого ждет, в сущности, тот же конец.

Вот он код свой набрал, дверь подъезда открыл

И холодные пальцы положил на виски.

Очевидно, спасенья не найти от тоски,

Даже радио слушать - и то нету сил.

Он один в этом мире, как ты или я.

Ночь - бездушных вещей позаброшенный склад,

Под холодной поверхностью прячется ад.

Он бредет через ночь, ищет смысл бытия.

Донорский пункт

Я знаю, где мой кабинет,

Я знаю свои права,

И уже не болит голова

От злобы на весь белый свет.

В каморке тесной моей

На службе у мира людей

Сижу за рабочим столом,

Гляжу на ночь за стеклом.

Я больше не верю в богов,

Или - скажем так - не во всех;

Под окном слышен женский смех

Или, может, ангельский зов.

Я сижу за своим столом,

Ну а в городе гаснет свет;

Ночь, жестокая, словно смерть,

Поджидает за каждым углом.

Интенсивная, словно страх,

Ночь живет в больших городах;

В облаках, что клубятся как пар,

Зарождается новый кошмар,

Он ужасен и красен на вид,

Он как студень кровавый дрожит.

На службе у крови людской

Сижу, сражаясь с тоской.

Обрывки случайных снов,

Недопетая песня без слов -

Зачем это всё и к чему?

Бессмысленно отвращенье.

Реальности нет прощенья,

Ведь мир объявил нам войну:

Калечит людскую плоть

И рвет ее на куски,

И, корчась от смертной тоски,

Плоть мучается, но живет.

У ненависти в плену

Я моралям всем вопреки

В ответ на эту войну

Сжимаю сильней кулаки.

Как ни пестуй свой организм,

Все равно повстречаешься с адом.

Мне твердят, что это цинизм,

Но я знаю, что гнев мой оправдан

Всем страданием рода людского,

Нашим преданным, отнятым раем

И бессмысленной суетной ролью,

Которую все мы играем.

Я понял все это давно,

Я знаю, где мой кабинет.

Ангелы смотрят в окно,

За стеклами гаснет свет.

* * *

Минутная слабость - я ничком валюсь на банкетку. Между тем шестеренки привычки продолжают вращаться. Еще один вечер насмарку - а может, неделя, а может, вся жизнь; тем не менее я должен снова выйти из дома, чтобы купить бутылку.

Юные буржуазки фланируют между стеллажами супермаркета, элегантные и сексуальные, как гусыни. Наверное, здесь есть и мужчины, но на них мне глубоко наплевать. Единственное отверстие, через которое возможно общение между тобой и другими - это влагалище.

Я поднимаюсь по лестнице, литр рома плещется внутри пластикового пакета. Я отдаю себе отчет в том, что гублю себя этим: вот уже зубы начинают крошиться. Почему, ну почему женщины шарахаются в сторону, встречая мой взгляд? Неужели он кажется им взглядом неудачника, фанатика, ревнивца или маньяка? Я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю, но именно в этом - корень всех моих несчастий.

Конец вечера

Приступ тошноты в конце вечера - неизбежный феномен. Нечто вроде заранее запланированного кошмара. Наконец я перестаю знать и начинаю мыслить.

Пустота внутри разрастается. Вот оно. Полный отрыв от реальности. Словно висишь посреди пустоты в точке, равноудаленной от всего, что творится вокруг, под воздействием магнитного поля чудовищной силы.

В этом состоянии, когда отсутствует контакт с окружающим миром, ночь может показаться тебе очень долгой. Такой она и кажется. Не исключено, что именно в этом залог твоей безопасности, но сейчас ты не способен прочувствовать это. Ты поймешь это позже, когда вновь выйдешь на улицу, когда вновь наступит день, когда ты вернешься в мир.

К девяти часам он уже наберет обороты. Вращение мира изящно, оно сопровождается легким гулом. Мир втянет тебя в свою круговерть, заставит спешить - так прыгают на подножку тронувшегося от платформы поезда.

Но догнать его невозможно. И снова ты будешь ждать ночи, которая, однако, как обычно, принесет с собой беспомощность, неуверенность и ужас.

И так будет продолжаться день за днем - до самого конца мира.

* * *

От зубов и до самой глотки мое нёбо покрыто сплетением коричневых отвердевших наростов, похожих на мертвые ветви, но внутри каждого из них скрыт живой нерв, способный чувствовать боль. Их извивы и развилки напоминают крону густого кустарника и прощупываются, словно твердые валики под тонким слоем плоти; хрупкие стволики с трудом поддерживают венчающую их массу мертвых ветвей. Почва вокруг стволов усеяна мусором, комьями грязи, пустыми бутылками и пузырьками, которые катаются по земле, задевая стволы, от чего весь куст сотрясает болезненная дрожь. Есть там даже панцирь каракатицы; ветви, обвив его со всех сторон, затвердели и окаменели.

Я боюсь, что кто-нибудь явится с металлическими граблями и начнет орудовать ими под этим кустом. Раздастся хруст, и вся масса, выкорчеванная из земли, брызнет немым фонтаном внутри моего рта вместе с корнями зубов, а затем вывалится наружу и повиснет кровоточащим клубком нитевидной плоти.

* * *

Мочка моего правого уха вздулась от гноя и крови. Сидя перед красной пластмассовой белочкой, символом какой-то благотворительной акции в пользу слепых, я размышляю о неминуемом распаде, ждущем мое тело. Еще одно мучение, о котором мне известно так мало и которое мне предстоит сполна испытать. Одновременно и параллельно, хотя и поверхностно, я размышляю о распаде и упадке Европы.

Тело, истерзанное болезнью, уже потеряло надежду испытать облегчение. Прикосновение женских рук лишено всякого смысла. Однако по-прежнему желанно.