Оставалось семь дней - [3]

Володя влез в окно и встал на верхнюю перекладину лестницы. Девочка спускалась впереди него, продолжая говорить:

— А ты чуть-чуть было не попался! Сюда только что приходил конопатый полицай. Выходите, говорит, начальство приехало! Ты торопись, Володька: сегодня никак нельзя опоздать на проверку… Здесь Беренмейер и еще кто-то…

— Знаю! — буркнул мальчик, спрыгивая на пол. — Я их видел… Они мимо меня проехали…

— Хорошо, что Беренмейер тебя не заметил… А теперь помоги мне поднять Катю. Одной мне не справиться… И она так плачет…

Голос девочки прервался, и Володе вдруг показалось, что она тоже заплакала. Это было хуже, чем даже приезд Беренмейера и появление черного автомобиля. Неужели Нина так ослабла? Ведь она и Коля Вольнов самые смелые и самые стойкие во всем лагере…

Огорченный и растерянный, следовал он за Ниной, устало шаркая ногами по тонкому хрустящему слою соломы. Солому эту собирали сами ребята — целых два года. Часть сняли с крыши большого полуразрушенного овина, стоящего в двух километрах от лагеря. Остальную натаскали понемножечку, за пазухой, воруя ее у свиней, которых разводили полицаи. От сырости солома прела, и в подвале пахло, как в стойле, однако с ней было куда теплей, а холод терзал истощенные детские тела ничуть не меньше, чем голод.

В самом дальнем углу комнаты под кучей ветхого тряпья лежала маленькая, даже слишком маленькая для своих шести лет, девочка и, уткнувшись в солому, беззвучно плакала. Нина наклонилась над ней.

— Катюша, успокойся… Смотри! Вот и Володя пришел! Сейчас мы вынесем тебя во двор…

— Подожди, — Володя слегка отстранил Нину рукой, — дай-ка я ей кое-что покажу… Видишь, Катя, что я принес?

Он вытащил из кармана самую крупную картофелину и протянул ее Кате. Девочка перестала плакать и осторожно взяла обеими руками картофелину. Она и в самом деле была большая и тяжелая. И это окончательно успокоило девочку.

— Ты испечешь ее, Нина? — спросила она старшую сестру.

Та молча кивнула головой и взяла у нее картофелину:

— Какая огромная! Где ты ее нашел?

— В поле!.. А вот и еще, почти такая же… И еще… И еще… — Мальчик быстро опорожнил свой карман. — Спрячь все под солому, Нина, — сказал он. — И эту железку тоже. Вот теперь можно идти и на проверку!

— Я тоже пойду, — сказала Катя. — Сделайте «стульчик» и отнесите меня наверх. А то у меня ноги не ходят…

Володя с сомнением посмотрел на Нину.

— Может быть, оставим ее здесь?.. А полицаям скажем, что она больна.

— Нет, этого говорить нельзя. Тогда Катю отправят в больницу, а оттуда никого не привозят назад… А я хочу, — тут голос Нины вдруг стал суровым, — хочу, чтобы она осталась со мной до конца войны… Понимаешь? До конца!

Они поспели вовремя. Перед домом, построившись в три неровные шеренги, стояли ребята. Толстый усатый полицай — его прозвали Тараканом — медленно двигался вдоль строя и считал всех по головам. Таракан не спешил. Он часто останавливался и, боясь сбиться в счете, делал пометки на клочке бумаги. Володя знал, что этот ленивый полицай больше всего на свете любит свиней. Свиней у него было шесть. Розовые, упитанные, они могли есть круглые сутки. И дети всегда стороной обходили загон, где содержались любимцы Таракана, чтобы только не слышать их противного чавканья и не видеть, как они ведрами пожирают картошку… И какую картошку!..

— Этот Таракан нас заморозит! — прошептала Нина, крепче прижимая к себе сестру. — И Беренмейера что-то очень долго нету…

Володя обвел глазами двор. Черный автомобиль и мотоцикл были еще здесь и стояли неподалеку от левого, неповрежденного бомбежкой флигеля, в котором жили охранники. Около них бродили три полицая. Но ни Беренмейера, ни тех, кто приехал вместе с ним, не было видно. Вероятно, они сидели где-нибудь в тепле и ждали конца проверки.

Стоять было очень холодно, и Володя думал о своих товарищах. Наверное, они тоже устали… И очень замерзли… Но все молчат: на проверках разговаривать запрещается… Многие одеты еще хуже, чем он… И как они изменились за эти последние месяцы! Стали похожи на маленьких старичков и старушек… Неужели и он, Володя, тоже состарился?..

— Двести семьдесят один… — послышалось совсем близко, — двести семьдесят два, двести семьдесят три… Двести семьдесят четыре, двести семьдесят пять, двести семьдесят шесть…

Двести семьдесят шестой это он… Последний! Таракан кончил считать… Теперь он подаст команду разойтись…

Но команды не последовало. Усатый полицай спрятал клочок бумаги и вразвалку направился к флигелю…

— Сколько же нам еще ждать! — вдруг в отчаянии выкрикнул Дима Жарский, черноглазый десятилетний мальчик, стоявший по другую сторону от Нины. Его обмотанные тряпками ноги мучительно ныли от холода.

— Молчи! — сердито прикрикнул на него сосед справа. — Молчи и терпи! Ты что, хочешь разжалобить этих зверей?

Этот ширококостный высокий мальчик не казался таким изможденным, как другие, однако он еле-еле держался на ногах, опираясь руками и грудью на толстый сук.

Володя с сочувствием посмотрел на него. Ведь это был Коля Вольнов, трижды уходивший из лагеря… Последний раз его поймали три недели назад… Полицаи жестоко избили Колю, но особенно старался конопатый. Он разбил ему палкой ноги. Чтобы больше не убегал…