Остаться в живых… - [90]

Корма сухогруза ударила «Тайну» в скулу, цепи лопнули, со свистом вырвало кормовой кабестан, и суда, сплетясь в смертельном объятии, понеслись к близкому берегу. Пименов приготовился умереть в третий раз за этот длинный день.

Киль сухогруза заскрежетал по скалам, застонали листы обшивки, внутри опять что-то с грохотом обрушилось. «Тайна» плясала на низкой стремительной волне, которая гнала ее к пляжу впереди оторванной кормы тонущего гиганта. Громовой удар, от которого все внутренности Губатого сжались в комок не более перепелиного яйца, прозвучал в тот момент, когда «мини-медведь», подставив каменную холку, заставил корму остановиться. Это случилось в один миг – так автомобиль с размаху въезжает в бетонный блок. Бот продолжал свое движение к берегу, а остатки сухогруза заваливались на бок, пытаясь накрыть «Тайну» и раздавить ее, как орех.

Пименов зажмурился и стиснул зубы, чтоб не заорать. Он знал, что никто не услышит его крика, но почему-то не мог позволить страху вырваться из него.

«Тайна», оседлав волну, вылетела на мель боком, вода развернула ее, ют ударил в скальную стену, и Пименов с размаху врезался лбом в переборку, отметив угасающим сознанием, что прямо над ним, подобно гигантской пушке, висит жерло пароходной трубы.

С неба, похожего на серую клочковатую вату, сыпался мелкий, похожий на пыль, дождь. У Деда Мороза, которого к маленькому Леше приглашали родители, была такая борода. Тот далекий Новый год был бесснежным, дождило и от красного мокрого кафтана на ватине, пахло сыростью, прелым и нафталином. Дед Мороз протягивал к Губатому руки в рукавицах и совал в лицо приоткрытый мешок, а Губатый пронзительно, по-детски плакал и прятался в юбке у мамы. Пименов слышал свой плач, но потом разобрал в нем и шум прибоя, и визгливые крики чаек, и свист ветра.

Он медленно приходил в себя.

Морем не пахло. Пахло мазутом, мокрым металлом и дизтопливом. Облака, в которые Пименов упирался взглядом, уже не неслись, как испуганные лошади, а висели на низком небе плесенью. Губатый попытался сесть и у него это получилось. Левая рука не поднималась – под ключицей, из-под неопреновой оболочки лезло что-то красное, запекшееся и там жила тупая, непроходящая боль.

Он повернул голову и обомлел.

Корма сухогруза, закрывшая «Тайну» от смертоносного шторма этой ночью, висела над ботом, как дамоклов меч. Только глубокая осадка помешала ей раздавить бот вдребезги, просто дальше не было куда падать. Исполинские останки корабля лежали с дифферентом на левый борт, и с разгромленной палубы свисал на тросах контейнер с распахнутыми створками. Контейнер раскачивался, дверцы хлопали с неприятным жестяным звуком.

Пименов дотянулся до планшира и медленно встал, стараясь не опираться на порезанную ногу. Ферма кран-балки была оплавлена, как будто бы ее пытались резать сваркой. Сейф стоял рядом, вверх ногами, упираясь краем в планшир.

Он был уродлив. Металлический ящик, ржавый, заросший какой-то коричневой дрянью, длинные нити которой прилипли к палубе, покрытый слизью и мхом. От удара в источенном водой и временем механизме что-то сломалось, и Пименов сумел одной рукой повернуть запорное колесо. Он подобрал с палубы багорик и, засунув острие под деформированный уголок, отодрал дверцу от уплотнителя.

Коробка лежала внутри. Та самая коробка – 14 на 8 и на 5 дюймов, деформированная влагой, со сдвижной крышкой, вросшей в узкие пазы. Губатый осторожно расколол крышку тем же багром и вынул по частям. Ткань, прикрывавшая жемчужную россыпь, истлела за эти годы и рассыпалась у него в руках паутиной, а вот рисовая бумага потемнела, стала хрупкой, но осталась цела. Пименов осторожно развернул первый комочек. Потом второй. Потом зачерпнул из ящичка горстью.

Падающий с неба дождь смывал с его ладоней белые и темные потеки.

Жемчуга не было. Он был мертв, таинственный жемчуг найденный экспедицией Чердынцева на сгоревшей джонке. Жемчуг не вечен. Он стареет и умирает так же, как и люди, превращаясь в известь, из которой когда-то родился. Как человек, родившийся из праха, превращается в прах по прошествию времени. Жемчуг любит свет и тепло женского тела, и погибает во мраке. Он становится пеплом, потому, что не может жить без любви.

Пименов растер пальцами остатки черной жемчужины и отложил коробку в сторону.

На нос «Тайны» спикировала мокрая, нахохлившаяся чайка и уставилась на него внимательным мрачным взглядом. Берег был залит вытекшим из лопнувших цистерн мазутом, усыпан обломками. Прибой уныло пережевывал черную, масляную грязь и трепал о гальку тело, одетое в синюю джинсовую рубашку.

Оценить повреждения «Тайны» было тяжело, но Пименову хотелось думать, что они не очень велики, ведь кроме удара о скалы, отправившего его в нокаут, он не помнил других ударов. Он огляделся. Корма была пуста. Глеб Изотов покинул борт бывшего водолазного судна, чтобы вернуться назад, в море, к которому он привык за проведенные на дне десятилетия.

Хромая, Губатый прошел в штурманскую рубку. Крыша была проломлена, но мертвого тела внутри не было. Скорее всего, погибшего смыло за борт еще ночью. Внизу, в каюте, стояла гладкая, маслянистая вода. По ней плыла смятая пачка сигарет. Ленкиных сигарет. Сигарет, которые курила Изотова.