Остаться в живых. Прицельная дальность - [19]

Напротив него сидела молодая, красивая женщина, совершенно ему чужая, непонятная и малознакомая. То, что его память сохранила пряный запах ее плоти, не делало ее ближе. Между ними выжженной землей лежало более десяти лет разлуки, вместивших в себя и чужой, дождливый город, беспощадный и надменный…

…и черные следы резины на асфальте…

…и штопаные чулки…

…и вкус вчерашней блевотины в пересохшем рту…

…и торопливый, словно кроличья случка, секс в холодном подъезде со стрельчатыми окнами, секс за деньги, за смятые, мокрые, как использованный презерватив, рубли…

…и одуряющую головную боль, спасение от которой только в запотевшей бутылке, стоящей в холодильнике, а до нее никак не дойти…

…и…и…и…

«Мало ли что похоронили в себе эти годы? — рассудочно отметил Пименов про себя. — Жизнь целую похоронили. Надежды, разочарования, стремления, ошибки, мысли о самоубийстве, тяжкий, как пытка, ежедневный порыв — выпить… Да что тут говорить! Столько всего намешано! И для чего? — и сам ответил себе, неожиданно жестко, но правдиво, ведь самому себе лгать бессмысленно. — Для того чтобы вспомнить ту летнюю ночь на озере, ее глубокие, как омуты, глаза, пульсирующую жилку на шее, дрожь бедер, влажное объятие плоти и блеск повлажневшей кожи в свете полной, бело-голубой луны».

Потом щелчок ножниц, падающие в корзинку волнами куски пленки — секунды. Часы, дни, годы… Пленка встык — резкий запах клея на ацетоне, секундное ожидание — фильм идет дальше.

И снова она, сидящая напротив: другая, чужая, но та же, что и тем далеким летом, только старше, и вместо лунного света — потеки сока арбуза на загорелой шее, хрипловатый смех, тонкие сильные руки, покрытые легким золотистым пушком…

«Приди в себя, — сказал себе Губатый. — Ты же не сопливый пацан, тебе тридцать. У тебя есть все, что надо: дело, которое приносит тебе бабки и которое ты в общем-то любишь. Дом, куда ты можешь вернуться в любой момент. Партнеры и приятели, уважение которых ты заслужил «с нуля», потому что то, чем ты был раньше, никто не смог бы уважать ни при каких обстоятельствах. Да, семьи у тебя нет, но это и не беда, если подумать. Или, скажем так, несчастье, с которым вполне можно смириться. В конце концов она у меня в будущем — эта самая семья, никуда не убежит».

Он уже сделал одну глупость, согласившись погнаться за Синей птицей. Но человек, ни разу не делавший глупостей преднамеренно, зря прожил жизнь. Это будет прекрасный отпуск посреди напряженного сезона, внезапный, разорительный, но до одури романтичный. В этом отпуске будет все: несуществующее сокровище, настоящее море, женщина, пришедшая из прошлого, желания, не имеющие будущего, и острый привкус исчезающей навсегда молодости, сдобренный йодистым запахом сохнущих на берегу водорослей.

Или же…

Или же будет большее. Для этого надо всего-навсего сказать себе — да.

Он усмехнулся и встал.

Солнце, перевалив зенит, начало спуск на запад, но лучи его все еще были горячи и беспощадны. Термометр показывал тридцать. Со стороны моря начал задувать пока еще легкий, горячий ветерок, и по воде сразу же побежала легкая рябь.

«Судно начнет качать, — подумал Губатый с вполне объяснимым злорадством, — и Ельцову боком выйдет сытный обед!»

От таких мыслей Пименову стало стыдно, и он решил при первой возможности отвезти Олега на берег, к палатке. К ночи ветер утихнет, поверхность бухты снова станет зеркальной в лунном свете, но до вечера еще надо дожить.

Обследовать участок они начали с дальнего от якорной стоянки квадрата — именно с него уходила вниз каменная гряда. Изотову он пустил первой, а сам погружался вслед за ней, расположившись чуть выше и правее — нависая над Ленкой, как атакующий коршун. Шла она хорошо, уверенно, равномерно работая ластами — с трудом верилось, что еще несколько дней назад Изотова с опаской погружалась на два метра, держась за леер, и училась правильно дышать с загубником. Обтянутое «летним» гидрокостюмом тело скользило вдоль валунов с рыбьей грацией, руки она прижала к бокам и, что удивительно, практически не оглядывалась, как другие новички. Пименов водил под воду многих, очень многих, но такие хваткие, как Изотова, попадались ему редко — человеку свойственен страх перед враждебной средой.

На восьми метрах, как он и приказывал, Ленка остановилась. Здесь было небольшое плато, а сразу за ним свал становился круче, на его краю валуны образовывали нагромождение, похожее на бруствер. За один из скальных обломков Губатый закрепил капроновый фал, пропустил его через карабин на поясе у Изотовой, потом через кольцо у себя на поясе, и начал спуск первым.

Здесь вода была чуть холоднее, но вполне терпима, даже если бы он рискнул погружаться без гидрокостюма. Между камнями, густо поросшими бурой водорослью, шныряли стайки разноцветных рыбешек, на дне виднелись крупные раковины рапанов, лежавшие россыпью, над ними клубился серебристым облачком растревоженный вторжением малек. А крупный каменный краб, растопырив тяжелые клешни, словно местный бандит пальцы, завидев их приближение, боком заскользил прочь, в спасительную глубину. На его пути, мордатые и мрачные, как храмовая стража, лежали, выставив иголки, крупные ерши.