Останься со мной! - [6]

Песня окончилась, и гости разразились овациями. Проняло, кажется, всех без исключения. Я видела, как какая-то местная леди приложила к глазам тончайший платочек, а советник, восхищенно тараща глаза, горячо зашептал что-то на ухо супруге. Даже Завьялов избавился, наконец, от своей снисходительной мины и покачал головой, словно приговаривая: снимаю перед вами шляпу!

Что ж, пока все шло прекрасно. Гости аплодировали и требовали:

– Еще, еще, пожалуйста! Бис!

Я могла бы спеть им по-русски – сыграть этакую тоскующую в имении дворянскую наследницу, спеть по-итальянски, став на миг вороватым мальчишкой-гондольером. Но мое сегодняшнее выступление предусматривало лишь три песни. И на последнюю у меня были свои планы.

Я подошла к сидевшему за пианино Седрику – одному из моих музыкантов – и коротко распорядилась насчет финальной песни. Он кивнул и заиграл вступление.

А я запела – на этот раз по-французски.

Песня называлась «Останься!» – не песня даже, а предельно откровенное любовное признание. Интимный альковный шепот, сумасшедшие бесстыдные слова, сказать которые возможно только тому, с кем тебя навсегда связала судьба, с кем нет ни приличий, ни игр, ни расчетов. Вывернутая наизнанку душа, грешные губы, нашептывающие отравляющие кровь признания…

За все время выступления я еще ни разу не взглянула на Радевича. Теперь же, едва произнеся первые слова куплета, я подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза.

Чересчур самонадеянно было бы считать, что бывалый военный, человек, видевший смерть и кровь так часто, что наверняка давно к этому привык, дрогнул бы под моим взглядом.

Но он его заметил, это уж точно.

Я пела – как будто для него одного. Нет, не пела, признавалась, молила, открывала сердце. Мой голос сочился горечью и мукой, звенел прорывающимися эмоциями, срывался, когда я словно бы не могла уже сохранить самообладание…

Этот номер, без сомнения, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Зрители поначалу замерли, затем осторожно принялись оглядываться, пытаясь определить, перед кем же я так изливаю душу.

Консул Саенко, проследив направление моего взгляда, заинтересованно разглядывал Радевича. Завьялов вскинул седоватую бровь. Супруга посла залилась краской и обмахивалась платком. А Фарух Гюлар, весь извертевшийся на стуле, кажется, совсем извелся от ревности и всерьез пытался испепелить Радевича взглядом.

Сам же полковник, которого я так безжалостно использовала в своем маленьком представлении, сидел совершенно спокойно, неподвижно, продолжая бесстрастно слушать песню. Его глаза – темные, цепкие, внимательные – кажется, изучали меня, пытались смутить, заставить выйти из роли.

Но мне не впервой было выдерживать подобные поединки.

В самом финале, когда я стиснула руки у груди и принялась отчаянно умолять: «Останься! Останься со мной!» – хриплым от сдерживаемых слез голосом, он быстро сказал что-то сидевшему рядом краснолицему спутнику, поднялся на ноги и тихо вышел из зала.

Интересно, мне все же удалось его пронять? Смутить, заронить в душу сомнение?..

Что ж, как бы там ни было, он меня уж точно запомнил. А остальное скоро станет мне известно.

За ужином по правую руку от меня сидел Саенко, по левую – Фарух. Роскошно накрытый стол ломился от угощений, способных удовлетворить самый взыскательный вкус. Несколько видов мяса – баранина, говядина, курица (свинины, ясное дело, не было), разнообразные кебабы, к которым подавались различные соусы, множество видов средиземноморской рыбы – (сибас и есть окунь. – Прим. ред.) сибас, дорада, свежайшие моллюски…

Мне давно не доводилось видеть такого количества ароматной зелени, разнообразных овощей, как свежих, так и поджаренных на гриле. А когда с основной трапезой было покончено и подали десерты, просто разбежались глаза. Здесь были медовые восточные сладости, разные виды пахлавы, рахат-лукум, приготовленный из таких сортов граната, который найти можно только в Турции, фрукты в сахарном сиропе, поданные со взбитыми сливками, и густые, прозрачные варенья из орехов.

Затем подали салеп – древнейший турецкий напиток, история которого насчитывала более пятисот лет. Это густое молочное варево, щедро приправленное корицей, обладает поистине чудодейственными свойствами и может за считанные минуты возродить к жизни даже самого больного и усталого человека.

Такого прекрасного салепа, как подали нам в этот вечер, я не пробовала еще никогда. Фарух Гюлар объяснил мне, что для изготовления его был приглашен лучший варщик салепа во всем Стамбуле.

– Поверить не могу, что вы знаете столько языков, – с преувеличенным восхищением вещал Виктор Григорьевич. – Как вам это удается? Врожденные способности, а? Я, конечно же, говорю по-английски и по-турецки, положение обязывает. Ну, и в МГИМО все же в свое время не зря пять лет штаны протирал. Но вот немецкий, французский… Зубришь, зубришь, а в голове все путается. Так и не выучил в совершенстве. Неудобно, приходится штат переводчиков за собой таскать.

– Язык – как музыка, – отозвалась я и стянула с протянутого услужливым официантом блюда пирожное. – Нужно прежде всего понять его тональность, звукоряд… Тогда станет намного легче.