Остановка - [17]

Мне не нравится всякого рода мишурный синтетический шик. Не понравился и хозяин куртки. Еще на кладбище, когда он, стоя рядом с женой, разглядывал нас с Мазиным. Не потому не понравился, что тяготел к породе «стиляг», бороться с которыми нас приучали в юности. Как раз вызывающе модного на нем ничего не было. Да и внешность вполне отвечала благопристойным нормам, ни усов, ни бородки, ни длинных волос. И все-таки, когда я увидел его вблизи, из машины, неприязнь возникла сразу. Решусь сказать, ответная, та, что возникает у людей немолодых, если они замечают во взгляде младших по возрасту нечто пренебрежительное, чувство легкомысленного превосходства. Это всегда раздражает — ну почему они не понимают, что и сами старости не минуют?

Да, парень мне не показался, а тут еще и Полины Антоновны нелестные слова…

А впрочем, какое мне дело до того, что сидит он на скамейке в осеннем скверике, где разросшиеся за мирные годы деревья пожелтели и осыпаются понемногу, стоит потянуть жесткому ветерку?.. Сидит и пусть себе сидит. Пусть отвернулся, потому что тоже узнал меня и не пожелал реагировать. Впрочем, тем, что отвернулся, все-таки среагировал. Отрицательно.

Короче говоря, возникновению молодого человека в сквере напротив я значения не придал.

Удивился я позже, когда вернулся с прогулки по городу. Прогулка затянулась. Захватили знакомые места, и пробродил больше, чем собирался, а потом в кафе пообедал, чтобы не обременять Полину Антоновну. А когда подходил к дому, глянул машинально по сторонам, переходя улицу, и увидел, что под таксофоном, будто и времени не прошло, сидит тот же парень. Только солнце освещает его блестящую куртку уже с другой стороны.

Правда, в первый момент я удивился умеренно, ибо никак не связал его «сидение» с собственной особой. Подумал только: «Как пенсионер, на солнышке греется целый день». Подумал и направился к подворотне, когда услыхал за спиной:

— Эй, вы! Постойте…

Нельзя сказать, чтобы это прозвучало вежливо, но я остановился.

— Вы… я не знаю, как вас зовут.

Говорил он, чуть задыхаясь, потому что заметил меня, видно, не сразу и бежал догоняя.

Я назвался, но сразу замечу — на всем протяжении нашего знакомства он меня по имени и отчеству не поименовал ни разу. Так я и остался — «вы». Однако и на том спасибо. В наше время и «тыканье» особо предосудительным не считается.

— А вас как величать?

— Вадим.

— Очень приятно. Спорщик, значит? О чем же вы хотите поспорить?

Он не понял.

— Откуда вы взяли, что я спорить собираюсь?

— Имя у вас такое.

— Имя как имя. При чем тут спор?

— От древнерусского слова «вадити», затевать споры. Правильнее Вадимир.

— Никогда не слыхал такого имени.

— Упростилось, сократилось.

— Уверен, родители и в голове не держали…

Наверно. Ведь спорить — одно из самых мягких значений глагола «вадить». У Даля еще и клеветать, обманывать значится. Но об этом я распространяться не стал.

— А вообще-то правильно назвали. Меня против шерстки не погладишь. Интуитивно дошли предки. Выбирали красивую кличку, а попали в точку, а?

— Не знаю. Я еще с вами не спорил.

— Да не собираюсь я спорить. Я же сказал.

Мы остановились тем временем, не входя во двор.

— У вас дело ко мне?

— Дело.

— Тогда поднимемся к Полине Антоновне, — предложил я, не высказывая подлинного уже удивления, ибо не мог никак предположить, что за дело может нас свести.

Вадим резко тряхнул головой.

— Туда без толку… У старухи я был. Мне с вами надо.

Я развел руками.

Он поколебался, потом спросил резко:

— В пивную пойдете?

— Куда? В какую пивную?

— Здесь рядом. Подвальчик.

Я представил набитое разным народом помещение, полупьяный гвалт, захламленные столики и кислый, тошноватый запах, и поморщился.

— Увольте.

— Я так и знал. Коньячком сосуды расширяем?

— Бывает, и нитроглицерином.

— Ну, не скромничайте. На вид…

Я прервал.

— Вид обсуждать не будем.

— Ладно. Тогда на лавочку? На свежем воздухе.

Разумеется, все варианты общения с Вадимом меня привлекали мало, но на свежем воздухе было все-таки лучше, чем в заведении, куда он меня приглашал.

— Хорошо, пойдемте.

До скамейки, той самой, что рядом с таксофоном, мы шли молча. Молча и сели. Я посмотрел вопросительно.

— Предоставляете слово?

— Слушаю.

Он почему-то наклонился ко мне, хотя посторонних вокруг и не было. Я заметил, что волосы у него, несмотря на возраст, уже поредели и давно не мыты.

— Вы, конечно, знаете, кто я?

Я кивнул.

— Бабка проинформировала?

— Да, Полина Антоновна сказала, что вы муж Лены.

Он искривил рот.

— Представляю.

Я не возражал. Представлял он полученную информацию приблизительно правильно.

— И тем не менее стою у ворот. И прошу помощи.

Видно было, как трудно далась ему последняя фраза.

— Помощи? Моей? В чем?

— Жить нам с Ленкой негде. Понимаете? С милым рай где? В шалаше. А если нет шалаша, тогда что? Тогда где?

На вопросы свои Вадим отвечал сам. Коротко и напористо. Да, я ошибся, предположив, что он целый день грелся на солнышке. Ощущался и другой источник подогрева.

— Чем я могу быть вам полезен?

— Склоните старуху.

— Вы Полину Антоновну в виду имеете?

— Кого же еще! Старуха могла бы пустить нас на квартиру, сдать комнату. Но не хочет. Уломайте ее! Вы ведь там в авторитете.