Усаживаясь в машину, Роджер вспомнил, что не поцеловал Дори на прощанье.
Не имеет значения, подумал он. Все равно она не проснется, а значит, и не узнает. А если случайно и проснется, то рассердится — за то, что он ее разбудил. Все равно, Роджер не любил отступать от ритуала. Он еще колебался, а руки уже сами переключили АВП в ходовой режим и ввели код института. АВП тронулся. Вздохнув, Роджер включил телевизор, и всю дорогу до работы смотрел свежие новости.
Преп. Донелли С. Кайман, др. философии, др. гум. наук, член Общества Иисуса.
Пока преподобный служил мессу в часовне Святой Девы Марии и Св. Иуды, в трех милях от него, на другой стороне Тонки, киборг с жадностью поглощал завтрак — единственное, что ему полагалось на сегодня. Пережевывать было трудно, с непривычки он ранил себе десны, да и слюна выделялась уже не так обильно. Однако ел киборг с энтузиазмом, даже не вспоминая о сегодняшней программе испытаний. Доев, он с тоской уставился в пустую тарелку.
Дону Кайману было тридцать один год, и он был крупнейшим в мире ареологом (другими словами, специалистом по планете Марс), по крайней мере, в Свободном Мире. (Кайман, правда, признал бы, что старый Парнов из Института Шкловского в Новосибирске тоже кое-что в этом соображает). Кроме того, он был иезуитом. Он не задумывался над тем, кто же он в первую очередь; Марс был его делом, а служение Богу — призванием. С благоговением и радостью он поднял гостию, выпил вино, произнес последнее «redempit», бросил взгляд на часы и присвистнул. Опаздываем. Сутану он сбросил в рекордное время, хлопнул по плечу мексиканского мальчишку-служку, тот оскалил зубы в улыбке и открыл перед ним двери. Они любили друг друга; Кайман считал даже, что этот мальчик, может быть, сам когда-нибудь станет и священником, и ученым.
Уже в спортивной рубашке и брюках, Кайман прыгнул в свой кабриолет. Старомодный, на колесах вместо воздушной подушки, на нем можно было даже свернуть с автоматической автострады. Только вот куда сворачивать? Он набрал номер института, включил основную батарею и развернул газету. Маленький автомобильчик сам выполз на автостраду, дождался свободного места в потоке машин, втиснулся в ряд и со скоростью восемьдесят миль в час понес его на работу.
Новости в газете были, как обычно, плохие.
В Париже МИД метнул очередную молнию в адрес мирных переговоров в Чандригаре. Израиль отказался вывести войска из Каира и Дамаска. Пятнадцатый месяц военного положения в Нью-Йорке не спас от засады конвой десятой горнострелковой дивизии, прорывавшейся через мост Бронкс-Уайтстоун на помощь гарнизону Ши-Стэдиум, пятнадцать солдат погибло, конвой вернулся в Бронкс.
Кайман со вздохом отложил газету, повернул к себе зеркальце заднего вида, поднял боковые окна, чтобы укрыться от ветра, и принялся причесывать длинные, до плеч, волосы. Двадцать пять раз с каждой стороны — для него это был такой же ритуал, как и месса. Сегодня причесываться придется еще раз, потому что он обедает с сестрой Клотильдой. Сестра была уже наполовину убеждена, что должна испросить разрешения от некоторых обетов, а отец Кайман был готов обсуждать с ней эту тему так часто и так долго, как позволяют приличия.
Он въехал на территорию института сразу вслед за Роджером Торравэем, потому что добираться ему было ближе. Они вместе вышли, отправили машины на автоматическую парковку, и одним лифтом поехали наверх, на совещание.
Заместитель директора Т. Геймбл де Белл.
Пока он готовился накручивать хвосты на утреннем совещании, киборг лежал на животе в тридцати метрах от него, голый, с разведенными в стороны ногами. На Марсе ему придется питаться исключительно безшлаковой пищей и в мизерных количествах, а пока выделительную систему решили сохранить хотя бы на минимальном уровне, несмотря на трудности, возникшие из-за изменений в строении кожи и метаболизме. Хартнетт с радостью ел, но терпеть не мог клизму.
Директором программы был генерал. Научным директором — известный биофизик, работавший еще с Уилкинсом и Полингом; двадцать лет назад он бросил науку и начал работать важной шишкой, потому что именно здесь лежали большие деньги. И тот, и другой имели весьма отдаленное отношение к работе самого Института, и выступали, как связующее звено между его работниками и стоящими в тени хозяевами с золотым ключиком.
А для повседневной, рутинной работы существовал заместитель директора. Сегодня с утра на его столе уже скопилась целая стопка записок и отчетов, и он уже успел их просмотреть.
— Зашифруйте изображение, — бросил он, не поднимая глаз.
Гротескный профиль Вилли Хартнетта на экране у него над головой рассыпался на строчки, превратился в снег, и наконец, снова приобрел свои привычные очертания. (Видно было только его голову. Собравшиеся в кабинете не видели, какое унижение приходилось переносить Вилли, хотя большинство и так знало. Эта процедура стояла в ежедневном распорядке дня). Теперь изображение стало черно-белым, менее четким и подрагивало. Зато теперь оно надежно защищено от чужих глаз (на случай, если какой-нибудь шпион подключится к внутренней телесети). Когда показывали лицо Хартнетта, качество изображения все равно не имело никакого значения.
