Остановка на Медленном Году - [12]

Временами он жалел, что не умеет анализировать свою жизнь. Он сожалел, что не может понять побуждений, толкнувших его на это.

Почему он вызвался добровольцем? Несколько раз он пытался вспомнить, почему, и в конце концов пришел к выводу, что не имеет ни малейшего понятия. Может быть, потому, что Свободному Миру требуется марсианское жизненное пространство? Ради славы первого марсианина? Ради денег? Ради стипендий и привилегий, которые будут гарантированы его детям? Чтобы завоевать любовь Бренды?

Скорее всего, по одной из этих причин. Он только не помнил, какой. Если вообще когда-нибудь знал это.

Так или иначе, он был обречен. Уж если он и был в чем-то уверен, так это в том, что назад у него пути уже нет.

Он разрешит им подвергнуть свое тело самым садистским, самым диким пыткам, какие только придут им в голову. Он сядет в космический корабль, который понесет его на Марс. Он вытерпит эти семь бесконечных месяцев в полете, приземлится, откроет, присоединит к владениям, возьмет пробы, сфотографирует, исследует, потом взлетит, неизвестно как вынесет еще семь месяцев обратного пути, и привезет им всю информацию, какую хотят. Потом он как-нибудь стерпит медали, аплодисменты, поездки с лекциями, телевизионные интервью и контракты на книги.

И уж только потом отдастся в руки хирургов, которые сложат его обратно, таким, какой он был.

Он смирился со всем этим, и был уверен, что выдержит.

В своих раздумьях он не находил ответа только на один вопрос. Вопрос, связанный с вероятностью, к которой Хартнетт был не готов. Когда он впервые вызвался участвовать в программе, ему весьма откровенно и честно объяснили, что медицинские проблемы сложны и до конца не исследованы. Как решать некоторые из этих проблем, придется изучать прямо на нем. Возможно, некоторые ответы будут так и не найдены, или найдены, но неверно. Возможно, что возвращение его собственного тела несколько… затянется. Ему объяснили все это в самом начале, очень недвусмысленно, и никогда больше к этому не возвращались.

Но он запомнил. Вопрос, на который он не находил ответа, был такой: как он поступит, если по окончании миссии его не смогут сложить обратно? Он еще не решил, покончит ли он только с собой, или постарается прихватить как можно больше друзей, начальства и коллег.

Глава 4. КАНДИДАТЫ В ПОХОРОННУЮ КОМАНДУ

Полковник в отставке ВВС США, почетн. др. техн. наук, др. гум. наук Роджер Торравэй.

Утром, когда он проснулся, ночная смена как раз заканчивала стендовый прогон фоторецепторов киборга. Когда киборг в последний раз пользовался рецепторами, на мониторах возник не идентифицированный провал напряжения. Но проверка на стенде ничего не показала, и когда их разобрали, тоже ничего не нашли. Рецепторы признали пригодными к работе.

Спал Роджер плохо. Какая страшная ответственность — быть хранителем последней, отчаянной надежды человечества на свободу и достойную жизнь. Как раз с этой мыслью в голове он и проснулся. Какая-то часть Роджера Торравэя — чаще всего дававшая о себе знать именно во сне — так и не выросла из своих девяти лет. И эта частичка принимала все слова президента за чистую монету, хотя сам Роджер, побывав в шкурах командира экипажа и дипломата, поездив по миру и повидав с дюжину стран, уже не верил в существование Свободного Мира всерьез.

Одеваясь, он по привычке думал об двух сторонах медали. Допустим, что Дэш играет по правилам, и завоевание Марса означает спасение человечества. А что по другую сторону? Вилли Хартнетт, симпатичный (пока за него не взялись врачи) парень. Дружелюбный, золотые руки. Если присмотреться, немного взбалмошный. По субботам в клубе он может принять лишнего, а на вечеринке его лучше не оставлять на кухне с чужой женой.

Как ни крути, размышлял Роджер, героем его не назовешь. А кого назовешь? Про себя он перечислил всех дублеров. Номер один: Вик Фрейбарт, в настоящее время находящийся в официальной поездке с вице-президентом, а потому временно снятый с очереди. Номер два: Карл Маццини, освобожден по болезни, пока не срастется сломанная на Маунт-Сноу нога. Номер три: он сам.

Ни в одном из них не видно духа Вэлли-Форж.

Он не стал будить Дори, сам сделал завтрак, вывел из гаража АВП, мягко пыхтевший полунадутым фартуком, достал из ящика утреннюю газету, швырнул ее в гараж и запер двери. Сосед, направлявшийся на стоянку, окликнул его:

— Не смотрели утренние новости? Оказывается, Дэш вчера приезжал в город. Какая-то встреча на высоком уровне.

— Нет, — машинально ответил Роджер, — сегодня я еще не включал телевизор.

Зато я видел Дэша собственными глазами, подумал он, и мог бы заткнуть тебе рот. Досадно, что нельзя этого сказать. Секретность, его больная мозоль. Он был уверен, что последняя ссора с Дори случилась наполовину потому, что ежеутренне болтая с соседками, или за кофе с друзьями, ей разрешалось говорить о своем муже, только как о бывшем астронавте, а ныне государственном служащем. Даже его поездки за границу приходилось маскировать: «выехал из города», «деловая поездка», что угодно, лишь бы не «Ах, на этой неделе муж улетел на переговоры с командованием военно-воздушных сил Басутуленда». Сначала она бунтовала. Она и до сих пор бунтовала, по крайней мере — довольно часто жаловалась на это Роджеру. Но насколько он знал, она ни разу не нарушила служебной тайны. А уж об этом он узнал бы сразу, потому что минимум трое соседок регулярно бегали с докладами в институт, к офицеру службы безопасности.