Остановите Айви Покет! - [8]

— Лучше поешь, деточка, и ложись-ка спать, — сказала миссис Диккенс. — И смотри, чтобы твоя мама не узнала, что я тайком приносила тебе еду, хорошо?

Я хотела ответить, но замешкалась, ощутив внезапную волну тепла от висевшего у меня на шее камня. Пришлось поспешно выпроводить миссис Диккенс из комнаты, пообещав ей, что я поем и постараюсь как следует выспаться. Ключ ещё скрежетал в замке, а я уже уселась на кровать и выудила алмаз Тик-так из-под ночной рубашки.

Дрожа от волнения, я вглядывалась в загадочные глубины камня. Сначала там не было ничего, кроме безлунного лондонского неба. Но я терпеливо ждала. Я знала, знала совершенно точно: что-то должно случиться. Возможно, камень покажет мне что-то про мисс Олвейс. Что-то такое, что могло бы послужить важной подсказкой.

Камень в моей руке запульсировал как живой, жар толчками хлынул из него — обжигающий, словно пламя в камине. Потом в сердце алмаза заклубился белый туман, заволок пасмурное небо. Когда туман рассеялся, я увидела тёмный лес. Голые деревья. Иней на земле. Туман катился по лесу как буря, и там, где он прошёл, деревья начинали сочиться белым, все целиком, от корней до верхушек. Через несколько мгновений весь лес сделался белёсым и будто бы призрачным.

Что-то мелькнуло среди деревьев. Девочка. Она бежала не разбирая дороги. На ней было нежно-лиловое платье. Светлые волосы развевались на ветру. Я узнала её в тот же миг. И не смогла сдержать крик:

— Ребекка!

Это была она. Она, и никто другой. Но что показывал мне камень — может быть, сцену из её прошлого? Ребекка бежала, огибая белые стволы. И оглядывалась на бегу. В глазах её был ужас. Потом деревья вдруг пришли в движение. Нет, не деревья — затворщики! Зловещие карлики в тёмных балахонах, пособники мисс Олвейс! Они двигались слаженно, как один. Веером рассыпались по лесу.

Девочка споткнулась. Упала. Я видела, как она поморщилась от боли. Но вот она снова вскочила на ноги и побежала дальше. На мгновение, на одно-единственное мгновение её лицо заполнило собой весь камень. Щёки Ребекки пылали. Брови сошлись над переносицей от напряжения. Глаза были белые от страха. И тут я наконец поняла: на Ребекке то самое платье, которое она впервые надела на день рождения Матильды. Ей сшили его специально к празднику. Значит, это не сцена из прошлого! Ребекка жива! Как же ей удалось выжить? Где она теперь? Но самое главное — она жива. И я поняла ещё кое-что. Кое-что ужасное. Ребекку Баттерфилд преследуют враги.

4

Мамаша Снэгсби рассматривала меня с изрядным недоверием в глазах:

— По мне, так выглядишь ты совершенно здоровой.

— Это моя ослепительная красота не даёт вам заметить очевидного, — сказала я, прижимая руки к животу. — Но уверяю вас, чувствую я себя больной как собака. Или по меньшей мере как кошка, хозяева которой совсем о ней не заботятся.

— Наверное, надо позвать врача, — предложил Эзра, стоя в дверях.

— Это ни к чему, — отрезала мамаша Снэгсби, кружа возле моей постели с видом голодного льва, примеривающегося к жертве. — Айви вполне в состоянии отправиться с нами к миссис Квилп. Если девочке и правда нехорошо, то свежий воздух пойдёт ей на пользу.

Мы пререкались всё утро. Когда миссис Диккенс пришла отпереть мою дверь, она застала меня всё ещё в постели, живописно страдающей от лихорадки. План дал сбой, только когда в комнату явилась мамаша Снэгсби и заявила, что я ничуть не больна.

— Ну почему я непременно должна ехать?

У миссис Квилп была какая-то болезнь лёгких, и дни её были сочтены. Не знаю почему, но Снэгсби упорно норовили привести меня к постели чуть ли не каждого умирающего в Лондоне. И хотя на самом деле я не то чтобы по-настоящему захворала — мне делалось дурно от одной мысли о судьбе бедной Ребекки.

— Умирающим и их родным приятно, когда в последний час милое дитя читает подобающе торжественные стихи, — заявила мамаша Снэгсби.

— Твоё участие нам очень помогает в делах, Айви, — добавил Эзра, почёсывая свои бульдожьи щёки. — С тех пор как ты стала нам помогать, прибыль выросла аж на пятнадцать процентов.

Как приятно было это услышать! Мечта любой дочери — узнать, что от неё есть польза в семейном деле.

— Мне очень жаль, но сегодня я не могу никуда ехать.

Мамаша Снэгсби злобно уставилась на меня, оттопырив губу с родинкой:

— Вот, значит, какой дочерью ты решила стать? Дерзкой и непослушной?

— Разве что самую малость, дорогая.

Мамаша повернулась ко мне спиной и раздражённо вздохнула. Мне стало совершенно ясно, что эти дурацкие поэтические чтения почему-то очень важны для Снэгсби. Поэтому мой долг как любимой дочери состоял в том, чтобы извлечь из этого максимум пользы для себя.

— Эти визиты к умирающим подтачивают моё здоровье, — вздохнула я. — Девочке моего возраста, как мне стало известно, очень вредно читать стихи у смертного ложа. Это плохо сказывается на моём душевном состоянии. Мне сказала об этом одна библиотекарша, так что можете не сомневаться.

Мамаша Снэгсби повернулась ко мне и с царственным видом вскинула голову. Волосы у неё были чёрные, но одна прядь совершенно седая, что придавало ей дивное обаяние скунса.