Остановить песочные часы - [16]

— Ты куда подевалась?

— Выезжаю из Петах Тиквы.

— Вы что, всем миром свою акцию за волосы наверх тащите, как Мюнхаузен?

— А что такое?

— Так ты не знаешь, что акция при открытии в Нью-Йорке грохнулась на девять процентов?

— Какая акция?

— Да ваша, конечно! Слушай, ты где?

— На стоянке у «Шнайдера».

Молчит, видимо, не знает, как реагировать.

— Ладно, дома поговорим, — дает отбой.

* * *

— Я для тебя совсем ничего не значу? — услышав звук включающейся сигнализации, Меир открывает дверь и встречает меня у порога. Он видит у меня в руке пакет с эмблемой больницы и все понимает. — Я думал провести этот день с тобой.

— Можешь провести со мной всю неделю, у меня отмазка от работы.

— Мне хотелось провести его только с тобой. Вдвоем.

— Успеешь еще потрахаться…

Смотрит на меня хмуро.

— Ты, что, совсем с катушек слетела, шуток не понимаешь? — уходит через гостиную в сад.

Черт! Черт побери… Ну от какой балды я бросила эту фразу? Хорошо хоть, тихо в доме, не видно ни детей, ни кошек. Никакими клещами теперь не вытащить эту занозу. Меир мне никогда не простит такой грубости. Бросаю все на пол и бегу вслед за ним — сидит, уронив голову на руки, и пыхтит, как разъяренный кот.

— Меир, прости, ну, дура…

— Извини, — бормочет скороговоркой, — но сегодня я с тобой разговаривать не буду, — и уходит наверх.

Пока домой ехала, живот от голода подводило, думала, что способна полхолодильника опустошить, а теперь, кроме чая, ничего не могу в себя впихнуть. Идиотка просто. Он ведь эти три месяца меня уговаривал, хотел показать, что ничего не изменилось. Шутил все время, что знает совершенно безопасный способ: надеть два презерватива и намазать между ними горчицей — и защита двойная, и индикация прекрасная — если порвется, то кто-нибудь сразу заорет. Я избегала разговоров о донорстве, не хотела попусту спорить, даже телефон выключила, потому что боялась — отговорит. Да и он тоже приберегал все на самый последний момент. Как чувствовала — не дала ему этим моментом воспользоваться. Кто меня только за язык тянул, такую гадость ему сказать.

Вставать утром не хочется — не знаю, как Меиру на глаза показаться. Накануне не нашла ничего лучше, чем выхлестать залпом полбокала коньяку на пустой желудок и упасть, как убитая. Мозги совсем набекрень, не подумала даже, что алкоголя мне следует избегать. И вообще, надо последить за собой, на работе в сердцах бросишь что-нибудь — проглотят, не скажут ничего, но обиду затаят. Прислушиваюсь к тому, что происходит внизу и во дворе. Тихо как-то для половины одиннадцатого. Заставляю себя встать и спуститься по лестнице. Нахожу записку от Меира, что он повел девочек в водный парк. Тоже, похоже, оттягивает встречу.

Бросаю на сковородку ветчину, разбиваю пару яиц и варю себе большую чашку кофе. На запах мгновенно возникают Белка с Кляксой и заводят обычный ритуал. Ну нет, от меня им ветчины не достанется. По опыту знаю, что лучше ее идет только свежеоткрытый тунец, и вываливаю им на растерзание всю банку. Ритуал, однако, продолжается: звери сидят чинно, на добычу не бросаются, знают, что уже никуда не денется. Обе бестии, черная и белая, ждут, чтобы их погладили, прежде чем приступить к трапезе. Провожу кончиками пальцев по головам у основания ушей — тыкают мордами, урчат, суют башку в ладонь. Треплю легонько по загривку, потом веду рукой по хребту до кончика хвоста. Получив порцию ласки, звери отправляются уничтожать рыбу — как раз в тот момент, когда сковорода начинает громко шкворчать.

Мааян с Даной в последнее время переняли кошачьи повадки и тоже не начинают есть, пока я их по голове не поглажу. Смешные ужасно.

Внезапно кусок застревает у меня в горле — ведь девчонки не просто так себя ведут. Им отчаянно не хватает моей ласки, прикосновений, которых я старалась избегать в последние три месяца. Конечно, они не догадываются о причинах, но почувствовали во мне перемену и отреагировали по-своему, копируя кошачье поведение, чтобы привлечь внимание. С тех пор, как разразился этот нелепый скандал в больнице, я поставила барьер между собой и окружающим миром, стенку воздвигла. Никому, даже собственному мужу, несмотря на все его усилия, не было прохода вовнутрь.

До меня пытались достучаться, вернуть к прежней жизни, но я сама упорно отторгала все попытки — свернулась в клубок, как ежик, втянулась в хрупкую скорлупу, как улитка. В своих собственных глазах я была одновременно и беззащитной жертвой, и непризнанным героем. Подспудно мне хотелось, чтобы меня одновременно жалели и восторгались моей самоотверженностью. Но вместе с тем во мне поселились сомнение и страх: сомнение, смогу ли я пойти до конца, и страх, как перед заражением вирусом, так и перед процедурой изъятия моих клеток из крови.

Подарите мне жизнь…

Ужасный момент осознания собственной глупости и неправоты, ненужного и бесполезного упорства и упрямства, противопоставления себя всему миру, начиная с самых близких людей. «Да не кутайся ты в свои сатиновые нарукавники!» — воочию представляю, как Меир произносит эту фразу, которую я сама только что придумала, и гладит меня по голове. Мне так хочется, чтобы он погладил меня по голове, по всему телу. Я так хочу его…