Остановить песочные часы - [10]
Темнеет окончательно. Я бреду в сторону стоянки, открываю кран с водой и смываю с ног песок, замечаю черные пятна мазута на подошвах. Когда-то здесь было корытце с керосином и железная щетка, чтобы оттирать ноги, а сейчас оно куда-то подевалось. Добираюсь до машины и, как могу, оттираю ноги бумажными салфетками, но без особого успеха. «В дегте вымазалась», — приходит на ум невеселая мысль, — «только перьев недостает». Туфли жалко, поэтому сажусь за руль босиком, что чертовски неудобно.
Меир первым делом усаживает меня на табуретку и протирает мне ноги каким-то вонючим растворителем. Потом он приносит тазик с теплой водой и мылом. Он сидит на траве, как большая обезьяна, зажав тазик босыми ногами, слегка массирует мои ступни и перебирает пальцы, преданно глядя снизу вверх.
— Зачем ты отключила телефон? — тихо спрашивает он.
— Черт, извини, действительно, заглушила звонок и забыла.
— Я себе места не находил.
Наклоняюсь и глажу его по большой коротко стриженой голове.
— Я уже думала, что что-то… что кто-то будет…
— Ты действительно этого хочешь?
— Хотела, очень, — на мои глаза навертываются слезы, — честно, хотела.
Меир хватает меня в охапку и несет по лестнице на второй этаж. Медленно раздеваюсь и залезаю под душ.
— Звонил профессор из больницы, — он пристраивается на дальний край ванны, — он тоже не мог тебя поймать.
— Что, спрашивал, как дела?
— Посторонние мужчины с некоторых пор очень интересуются твоим нижним бельем.
— И что ты ему сказал?
— Что лет сто назад вызвал бы его на дуэль за такие вопросы.
— Наверное, не надо было мне все это затевать.
— Никогда не поздно отказаться.
— Илана знает, что есть первичное соответствие, и что я — потенциальный донор.
— Каким образом?
— Не знаю, но кто-то постарался и растрепал.
— Ты с ней говорила?
Киваю.
— Ты ей пообещала?
Снова киваю. Меир не знает, что сказать. Он, скособочившись, сидит на ванной и лихорадочно соображает, что бы такое придумать. Он с самого начала не был в восторге от моей затеи.
— Можно организовать звонок профессору…
— Ты о чем, какой звонок?
— Ну от коллеги, как бы.
— Как бы? Как это, как бы?
— А что? — Меир смотрит на меня удивленно. — Подать твою историю в слегка другом свете, чуть сместить акценты.
— В каком свете? Какие акценты?
— Что твое положение намного серьезнее, чем ты его описала, что ты геройствуешь понапрасну, потому что пересадка нужна твоей коллеге по работе, а реально, твой собственный риск гораздо больше… Больший, чем ты описала его профессору. Чтобы он сам отказался от тебя.
Не знаю, что и сказать, мычу нечто нечленораздельное.
— Да он просто может решить, что ты не подходишь, и все тут! Что он все взвесил еще раз…
— Подожди, так он сказал, что я подхожу?
— Еще не поздно передумать.
— С этим не шутят: думал-передумал. А если бы речь шла о ком-то из наших… — язык у меня не поворачивается продолжать.
— Ты соображаешь, на какой риск идешь!?
— Меир, это будет меня преследовать всю жизнь.
— А меня будет преследовать всю жизнь, что моя жена — самоубийца!..
— Не смей так говорить!
— …и твоих детей — тоже!
— Меир, прекрати! Ты не можешь…
— Могу, и еще как. Но истина заключается в том, что ты и сама прекрасно это понимаешь.
— Какая истина, где ты увидел истину?
— Риск бывает разумный и неразумный. В данном случае, риск — неразумный. И в том, что риск неразумный, я вижу истину…
Математик заговорил, логик и схоласт, которого не переспоришь. Теоремы, аксиомы, логические парадоксы — любимое занятие на досуге. Малолеткам про точки рассказывает. Внезапно я осознаю, что чем больше доводов приводит Меир, тем больше мне хочется ему возражать. Моя душа восстает против правильных и сухих логических доводов.
— … и ты ведешь себя иррационально.
Ключевое слово: «иррационально». Я считаю себя весьма рациональным человеком. Для нас обоих «иррационально» обычно служит насмешкой или ругательством, но сейчас мне неприятно это слово, которое звучит несправедливо и фальшиво. Меир пристально, как-то отстраненно и нарочито рассматривает мое тело, как будто никогда его не видел, и мне впервые хочется укрыться от его взгляда.
— Цыпленок, ты только посмотри на себя, какие пересадки…
— Выйди отсюда! Сейчас же! И оставь меня одну!! — я не сдерживаюсь и запускаю в него мыльной мочалкой.
Меня переполняет обида — обида на него, на себя, на обстоятельства. Я не могу спорить с логикой, с фактами, с реальностью, но… зернышко сомнения проросло и пустило корни. Подарите мне жизнь… Единственная причина, по которой можно отказаться, — другая жизнь. Что ж, раз не получилось, то сухая логика здесь бессильна. Она уродлива, эта логика, она мне неприятна. Смертельная болезнь ребенка — это как песочные часы, которые не можешь остановить, только смотришь на приближающийся конец времени, потому что не представляешь себе жизни после того, как упадет вниз последняя песчинка.
