Останется память - [36]

– Нить скользит… – выдавил Костя.

– Держите! Еще пять минут, не больше!

Мешал зажатый подмышкой фонарь, и Косте хотелось отбросить его. Нить по миллиметру выскальзывала из судорожно сведенных пальцев, и Косте казалось, что сейчас он ее отпустит и тут же прогремит взрыв. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, не знать и не чувствовать, как это произойдет. Николай мешкал, и Костя уже почти убедил себя, что никакого разминирования не получилось. Что Кибальчич ушел, бросив его одного во тьме, в сыром подвале. Что сейчас, вот прямо сейчас, мина сработает, и Зимний дворец разлетится по всей Дворцовой площади, но Косте будет уже всё равно. Всё равно…

– Готово. Отпускайте.

Костя почувствовал руку на плече и открыл глаза. Кибальчич устало улыбался.

– Всё? – выдавил Костя.

– Извлеку детонатор, тогда всё.

– Осторожно… – Костя попытался выпрямить пальцы. Получалось плохо. – Вдруг, там еще сюрпризы…

– Сюрпризы? – Кибальчич повернулся спиной. – Очень может быть. Сюрпризы. Сейчас узнаем.

Костя вздрогнул и уперся ладонью в стену. Уже ничего не надо было делать, и Костю стала бить мелкая дрожь отходняка. Вот только, может, еще ничего не закончилось. Кибальчич что-то быстро делал у стены, что именно – Костя не вникал. Свет от фонаря дрожал, раздваивался, мерцал. Костя поморгал. Не помогло. Ужасно хотелось выбраться отсюда. Наверх, на свежий воздух.

Постепенно Косте становилось всё равно, что произойдет с ним. Взорвется, не взорвется – какая разница. Лишь бы его не трогали. Накатывала апатия.

– Пошли, – рука Кибальчича выдернула Костю в реальный мир.

Костя кивнул и поплелся вслед за Николаем. Выходя из комнаты, Костя обернулся. Казалось, ничего в подвале не изменилось: те же стены, пол, потолок, проволока, торчащая между кирпичами. Ушло напряжение, которое Костя чувствовал всё время, пока они тут находились. Словно включилась лампочка, выгоняя тени из дальних углов. Костя облегченно вздохнул и поспешил за Николаем.

Шумов с Кибальчичем выбрались из подвала и сели прямо на мраморный пол: ноги не держали.

– У вас листочка не найдется? – вдруг спросил Кибальчич.

– Что? – Костя перестал дрожать и захлопал себя по карманам. – Где-то был. А, вот он!

Костя вытащил помятый лист бумаги, разгладил на коленке и отдал.

– А карандаш?

– С этим сложнее. Впрочем… – Костя выудил огрызок карандаша.

Завладев карандашом, Николай Иванович принялся быстро чиркать, разложив листок прямо на полу. Костя искоса взглянул на рисунок. Под грифелем возникали контуры прямоугольника и параллелограмма, соединенные слегка кривыми ножками. В прямоугольнике, в нижней узкой стороне, Кибальчич сделал разрыв, а внутри нарисовал нечто похожее на взрывающуюся петарду.

– Вот, – удовлетворенно сказал он. – Смотрите, Костя. Видите, как всё сложилось. Я над этим много думал, а осознал только теперь, когда над миной колдовал. Этакое просветление нашло. Конечно, с этим надо еще работать. Но основная идея – вот она! Здорово, правда?

Шумов взял листок, и он дрогнул у него в руке. Перед ним была копия того самого рисунка, который в его мире хранился в охранке многие годы и так и не стал достоянием научной общественности. Схема реактивного аппарата – ничем иным это быть не могло.

– Да, здорово, – подтвердил Костя, непроизвольно сглотнув. – Надо будет только слегка доработать вашу идею. Подтвердить расчетами, создать действующую модель. Я помогу. Честно. За этим будущее.

Кибальчич отобрал листок обратно и принялся надписывать разные буквы на схеме и делать их расшифровку на полях. Он не смотрел Косте в лицо, которое сменило несколько выражений в быстром темпе: от восторженного, почти благоговейного, до расчетливого и жесткого. Костя обдумывал ситуацию, которая сложилась вокруг дворца. Чем-то она ему напомнила декабрь двадцать пятого года.

Подождав с минуту, Костя решил отвлечь увлеченно работающего студента:

– Николай Иванович, вы подождете здесь? Наверняка заходят обследовать и другие помещения. Вы им сможете что-нибудь посоветовать по поискам.

– Я уверен, что больше мин нет! – отрезал Кибальчич.

– Согласен. Но необходимо, чтобы в этом уверились и остальные. Чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений. Так что лучше ничего им не советовать: так они будут более внимательны. Вдруг углядят, что мы пропустили. Я на вас надеюсь.

Кибальчич пожал плечами. Сейчас ему было не до поисков новых мин, которых, вероятнее всего, и нет вовсе. Ему требовалось осмыслить то, что он сейчас придумал. Шумов прекрасно это понимал. Он похлопал Николая по плечу и направился к входным дверям.

Распахнул створку и глубоко вдохнул свежий воздух, пусть и с запахом навоза, тины, дегтя и отхожих мест. После подвала, в котором время застыло аморфным студнем, связав в единую массу всё: стены, окна, затянутые паутиной, картины, статуи в пелеринах пыли и людей, случайно попавших туда. Где сам воздух превратился в глину, с трудом разминаемую пальцами уставшего гончара. Где нельзя находиться долго, чтобы не превратиться в часть подземного мира. Где задыхаешься, не успев открыть рот, а открыв, не можешь глотнуть пыльный клубок воздуха. После всего этого наверху, на улице, мир казался чистым, светлым и свободным. В котором жить и жить. Наслаждаться. Да хотя бы просто дышать, ни о чем не думая.