Остался один - [13]

- Никто вас за это не осудит. Никто не имеет права осудить. Случай этот из ряда вон выходящий. Раньше по неписаным законам космофлота вы не могли отказаться от участия в экспедиции, теперь же... Как ни скудна эта информация из будущего, ясно одно... Я повторяю снова: никто не имеет права вас осудить, и в первую очередь я не имею этого права. Что скажете вы, Ивашкевич?

Ивашкевич все еще нервно барабанил по крышке стола. Услышав вопрос, он поднял голову, но ничего не ответил. Казалось, что тишина в кабинете густеет. Потом Ивашкевич сделал едва уловимое движение, словно собрался встать, но остался в неподвижности. Он молчал так, словно вопрос относился не к нему, а к кому-то другому, и тишина в кабинете становилась все весомее, все тяжелее, и как будто сам кабинет становился меньше, вплотную к длинному дивану и гигантскому столу придвигались стены, сужалось пространство, странным образом ограничивая мысли, которым становилось все теснее и беспокойнее.

Андрей потер ладонями виски. Он вдруг ощутил страшную, свинцовую усталость, все тело словно налилось громадной тяжестью, не осталось сил переменить позу, положить ногу на ногу. И он вдруг понял, только теперь понял, что, по сути дела, даже не успел еще толком все осознать, даже пока не смог толком как следует это представить. Представить, что, собственно, стоит за этой передачей из будущего. А стоит вот что: экспедиция на Теллус - это лотерея, в которой из пяти билетов выигрывает один. Только один человек из пяти, сидящих здесь, должен был узнать, чем кончится экспедиция. Только одному суждено дойти до конца и понять, ради чего он прошел этот путь. Только один... но кто?

Теперь перед глазами Андрея вдруг пошли чередой один за другим все эти дни, в которые происходило это удивительное, испытанное им уже не раз, но каждый раз снова поражающее его событие - рождение экипажа, рождение коллектива людей, которым предстояло вместе выполнить какое-то дело и, может быть, вместе подвергнуться смертельному риску. И все было бы, как всегда, и в этот раз: экипаж  устремился бы в свое путешествие как единое целое, как один человек... Но ведь ни одному экипажу не доводилось прежде заглянуть в то будущее, которое его ждало, никто еще не знал заранее, чем окончится экспедиция. Пусть знание это неточно, обрывочно, приблизительно, пусть неизвестны подробности, но есть самое главное знание - останется только один человек.

Генеральный директор вновь взялся за стопку бумаг и переложил их с правого края стола на левый. Тишина в кабинете сгустилась до самых последних пределов, и тогда он заговорил снова:

- Понимаете, я говорю сейчас с вами совсем не как генеральный директор космофлота и не как с экипажем сверхсубсветовика  и его командиром. Сейчас мы с вами просто люди, земляне. Люди, немного растерявшиеся от того, что свалилось на них так неожиданно. Да и кто бы не растерялся! И как человек я должен вам сейчас признаться, что, если б я был в экипаже , наверное, я бы сейчас сказал... сказал, что я отказываюсь...

- Но ведь следующая экспедиция на Теллус может состояться только через двести сорок семь лет, - неожиданно резко сказал Крылов.

Генеральный директор медленно качнул головой и несколько мгновений смотрел на самого юного члена экипажа.

- Да, двести сорок семь лет спустя.

Лицо его вдруг изменилось, будто его поразила новая, совершенно неожиданная мысль. Некоторое время он словно бы взвешивал ее в уме, пробуя и так, и этак, а потом медленно, с какими-то странными интонациями, понизив голос еще больше, сказал:

- Вы знаете, что это может значить? Если сегодня мы откажемся от экспедиции на Теллус, значит, информация из будущего относится не к нашей, а к следующей экспедиции. К той, которая состоится двести сорок семь лет спустя. - Он помолчал, а потом стал размышлять вслух: - Да, быть иначе не может... Несомненно то, что экспедиция на Теллус когда-нибудь состоится, иначе не было бы этих слов в будущем. Но ведь время, когда они были сказаны, неизвестно...

Люди в кабинете генерального директора вдруг задвигались, скованность исчезла, позы стали непринужденнее, свободнее.

- Ну, конечно... - пробормотал Ивашкевич.

Пороховник щелкнул пальцами. Пономарев улыбнулся. И сам генеральный директор, как показалось Андрею, испытал облегчение. Отчего-то он искоса, с очень странным выражением посмотрел на Крылова. На несколько минут в кабинете снова воцарилось молчание, но теперь тишина была уже не такой густой, вязкой, как раньше, и стены словно бы вновь раздвинулись. Теперь стало очевидным, что за громадным окном кабинета - прекрасный, залитый мягким солнцем сентябрьский день, день совершенно летний, а не осенний. Солнечные лучи, косо падающие на гигантскую плоскость Порта, как будто впервые осветили и кабинет, и тогда в его лучах стало видно, словно бы впервые видно, какие у всех усталые и осунувшиеся лица, словно после бессонных ночей, и что на лице генерального директора лежат морщины, которых еще вчера не было.

Неслышно через кабинет прошла секретарша и положила на стол пластиковую папку с грифом: . Не заглядывая в нее, генеральный директор отодвинул папку в сторону и встал.