Осознание времени. Прошлое и будущее Земли глазами геолога - [60]

Глава 6. Осознание Времени: утопии и наука

Разграничение между прошлым, настоящим и будущим — всего лишь устойчивая иллюзия.

Альберт Эйнштейн. Письмо Мишелю Бессо, 1955 г.

Левиафан

Каждый год в феврале на льду озера Виннебаго, крупнейшего внутреннего водоема штата Висконсин, на несколько недель вырастают маленькие поселки, такие как Бригадунс. Виннебаго — это остаток гигантского ледникового озера Ошкош, которое образовалось в конце ледниковой эпохи из талой воды и оставило после себя осадочный слой тяжелой глины, ставший проклятием для местных садоводов. Озеро Виннебаго мелкое и летом часто приобретает тревожно зеленый оттенок из-за стоков с пастбищ и ферм, но пока еще поддерживает жизнеспособную популяцию озерного осетра. Каждую зиму, прежде чем направиться в притоки на нерест, осетры Виннебаго собираются в стаи — и над местами их сборищ на льду появляются временные рыбацкие поселки.

Осетр — крупная рыба: зарегистрированный рекорд по весу составляет почти 110 кг (как писала местная газета, эта рыбина весила больше, чем звездный полузащитник местного футбольного клуба «Грин-Бей Пэкерс»[114]). Эти рыбы живут дольше людей и ведут свою родословную с раннего мела. Ловят осетров не на изящную снасть с крючком и леской в пробуренной во льду лунке, а протыкают острогой-трезубцем в большой прямоугольной проруби. При всей жестокости этот способ добычи по крайней мере представляет собой честный поединок между рыбой и человеком. Рыбаки с острогами много часов и даже дней проводят в темных хижинах-времянках над прорубями, освещенных только потусторонним отблеском солнечного света, проникающего сквозь слой льда и отражающегося от дна озера. Когда мимо проруби проплывает осетр, что случается не так уж часто, рыбаку требуется немалая сноровка и физическая сила, чтобы нанести острогой точный и мощный удар, а затем вытащить из воды сопротивляющуюся сильную рыбину. Некоторые люди проводят в таких осетровых хижинах по 30 сезонов, так и не добыв ни одного осетра, а некоторые рыбы доживают до столетнего возраста, ни разу не попав под удар остроги.

Уже в 1910-е гг. сокращение популяции осетровых в озере Виннебаго и связанных с ним водоемах стало вызывать тревогу у местного населения. Из-за высоких цен на осетровое мясо и икру рыболовы-промысловики добывали максимальное количество рыбы. Зимой 1953 г., когда было выловлено почти 3000 рыбин, общественность осознала, что при таких темпах добычи осетры скоро будут полностью истреблены. Висконсинский департамент природных ресурсов и любители охоты на осетров решили объединить усилия, чтобы взять популяцию под контроль и установить годовые ограничения на вылов[115]. С тех пор во время весеннего нереста местные волонтеры из «Осетрового патруля» охраняют притоки рек, где самки заплывают на мелководье — так, что их спины высовываются из воды, — и откладывают икру на лежащие на дне камни, где ее затем оплодотворяют самцы. Биологи из Департамента природных ресурсов тщательно контролируют зимний лов осетровых. Как только отведенная на год квота исчерпана, сезон ловли закрывается, даже если был открыт всего несколько часов назад (в некоторые годы бывает и такое). Любители осетровой охоты уважительно относятся к этой системе, зная, что ее цель — сохранить полноценную популяцию осетров на будущее. На берегу озера, где начинаются ледяные дороги к временным рыбацким поселкам, устанавливаются весовые станции. Каждая выловленная рыба взвешивается, определяется ее пол и возраст — последний по спинному плавнику, который имеет такие же полосы роста, как годовые кольца у деревьев («Да эта рыбина старше моей прабабушки! А эта родилась на свет еще при президенте Кулидже!»). У станций взвешивания всегда собираются толпы людей всех возрастов, желающих своими глазами увидеть гигантских обитателей параллельного первобытного мира, который существует совсем рядом с нами, но открывается для нас всего на несколько недель каждую зиму.

В поисках потерянного времени

Французский философ Бруно Латур утверждает, что определяющей чертой современного общества является «идея времени с его необратимым движением, которое полностью отменяло бы свое собственное прошлое»[116]. Мы полагаем, что наше мировоззрение отделено от прошлого «настолько радикальными… эпистемологическими разрывами… что после них ничто уже не может сохраниться от этого прошлого» и что наши технологии освобождают нас из-под гнета естественной истории, которая так долго определяла человеческий опыт. Считая себя навсегда изгнанными из прошлого, мы испытываем по поводу него смешанные чувства. Мы позволяем себе короткие приступы ностальгии, но высмеиваем людей, «живущих прошлым». Преобладающий консенсус состоит в том, что прошлое должно уходить в прошлое, уступая дорогу лучшему настоящему (помните эти старые раскладные телефоны?). Мы предостерегаем друг друга от того, чтобы становиться луддитами, скатываться к темному Средневековью, «погрязать» в прошлом.

Но, оказавшись выброшенными на остров Настоящего, мы остро ощущаем свое одиночество. Когда я вижу людей, собирающихся вместе на февральском морозе, чтобы посмотреть, как взвешивают большую, старую уродливую рыбину, я понимаю, что ими движет глубоко скрытое, очень «несовременное» желание воссоединиться с прошлым. Я думаю, что именно наше добровольное изгнание из прошлого является источником многих бед: и наше преступное отношение к окружающей среде, и экзистенциальная тревога коренятся в искаженном понимании нами места человечества в истории естественного мира. Мы, люди, гораздо лучше относились бы друг к другу и к нашей планете, если бы понимали, что мы связаны общим прошлым и общей судьбой, если бы мы рассматривали себя как счастливых наследников и будущих завещателей, а не как постоянных обитателей планеты Земля. Другими словами, нам нужны новые отношения со временем.