Особый счет - [93]

До моего прихода она еще чего-то ждала утешительного. Надеялась, что одним из военных был я. Но, увы, это были напрасные надежды.

Ордер Ежова

Возвращался я в Казань с такой же тяжестью на сердце, с какой ехал в Москву. Но все же возвращался... Меня там не схватили, как схватили командира дивизии Даненберга, командира авиационной бригады Ивана Самойлова и многих других, опустошив в одну ночь десятки номеров гостиницы ЦДКА.

Правда, я там узнал, что еще 11 июня, в день суда над группой Тухачевского, нарком уволил меня из армии вместе с сотнями других куда более меня заслуженных, самых старых командиров Красной Армии. Но мне было заявлено устами начальника Управления кадров, что в отношении меня приказ будет отменен.

Я верил, что слово командира Красной Армии во многих случаях даже сильнее приказа. За себя лично я мог быть спокойным, но разве партия, в рядах которой я находился и боролся двадцать лет, учила меня думать только о себе? Было тревожно за судьбу партии, армии, народа, страны, за судьбу, как мне уже стало ясно, невинно репрессированных товарищей. Нет, тут не преступления, а соображения... Когда решаются вопросы целого, жертвуют интересами отдельных личностей. Бывает такое. Но... здесь уже качество стало переходить в количество. Это  подтверждалось тем, что я услышал от Никулина, от Самойлова, от Крота и от бывшего коменданта столицы Лукина.

До приезда в Москву я не мог еще думать, что в преддверии грозных столкновений ЦК решил очистить армию от сомнительных элементов — бывших оппозиционеров, пусть даже и разоружившихся. После процесса Тухачевского в какой-то мере полагал, что если казненные не агенты Гитлера, то, добиваясь своих целей, они перешли на непартийные методы борьбы с руководством. В тяжелой международной обстановке допустимы решительные меры пресечения всего противного. Но... наша печать, которой мы все верили, сообщала, что обвиняемые признали себя виновными. А тут не московская салопница, не обыватель, не охотнорядец, а крупный командир, слушавший процесс, заявляет, что никто из восьми казненных не признал себя виновным. Было над чем задуматься...

После процесса схватили коммунистов, которые активно и с ленинским запалом боролись с троцкистами, с разными уклонистами. Взяли заместителя начальника АБТУ комдива Ольшанского, который инспектировал тяжелую танковую бригаду, взяли начальника Технического управления Бордовского, старого начальника разведупра Берзина, нового — Урицкого, взяли заместителя Гамарника — кристально честного большевика Осепяна, взяли начпуокра — булочника Жильцова, пастуха Ивана Самойлова. Пришли вести из Киева: взяли Амелина, да, сверхбдительного Амелина, взяли Фесенко, Борисенко, Сидоренко, Швачко, Князя Серебряного — Игнатова, взяли Ивана Дубового.

А черный буран, опустошивший промышленность? Десятки, затем сотни директоров заводов. Директора «Красной зари», директора Уралмаша — героя гражданской войны Владимирова, давшего два первых быстроходных танка к первомайскому параду 1932 года. А «хозяина радиозаводов», бывшего наборщика Крота? В Германии свирепствовала коричневая чума, а как же назвать ту, что разбушевалась у нас? И, может, правы были Крот и его ленинградские друзья, которые расценивали этот разгул репрессий как результат антиленинского дворцового заговора, имеющего целью любой ценой, любыми кознями удержать в своих руках власть, приписать заслуги партии, рабочего класса, всего народа одним отдельным лицам и особо Сталину. И для этого пущены в ход ежовые рукавицы самого беспринципного, самого нечистоплотного авантюриста Ежова. 

Вот когда партия, особенно те в ней, кто своим голосом помог прийти Сталину к руководству, почувствуют, как был прав Ленин, даже в часы тяжелой болезни делавший коммунистам свои мудрые предостережения.

А в кого эта дикая, средневековая «охота за ведьмами» превратила хороших, порядочных людей? Командарм Дубовой собирался каленым железом вытравить якировский дух, которым он сам напитывался десятки лет. Что это? Фанатизм, страх за свою шкуру, карьеризм? А разгул все нарастал изо дня в день, подогреваемый демагогией, разлагавший крепкую армейскую дисциплину. И все это не ради партии, не ради народа, не ради страны, а ради единоличной бесконтрольной власти!

А что значит отнять веру у людей, годами воспитанных верить в своих командиров? Ведь наши слушатели задавали вопрос: «Кому же теперь верить?» Военное искусство знает классический прием разгрома вражеских сил — клещи, двойной охват, называемый Каннами, по именитого поселения, у которого карфагенский полководец Ганнибал двойным охватов разгромил римские легионы Эмилия Павла и Теренция Варрони. В 1937 году командному составу Красной Армии были устроены еще худшие «Канны» — он попал в жесткие клещи: недоверие сверху и неверие снизу... И все же, вопреки преступному дворцовому заговору, Красная Армия выжила. Народ и партия, питавшие ее, дали ей свою здоровую, сильную кровь. Она переболела болезнь, выдюжила, окрепла. Помимо амбиций вождей существовали генеральные интересы народа, партии, революции. Ради них, даже теряя самых близких, советские люди делали все возможное, чтобы сохранить свои Вооруженные Силы.