Особый дар - [26]

— Дриффилд, конечно. Так положено.

— Хотелось бы думать, — произнес Тоби с расстановкой, — что ты говоришь правду.

— Но я всегда говорю правду, — возразила Мейзи с шутливым негодованием. — С детства приучена.

Он понял, что разговор ни к чему не приведет; да и денег у него осталось в обрез.

— В таком случае передай от меня маме самую горячую благодарность.

Вскоре Тоби уехал домой — начались пасхальные каникулы.

Миссис Робертс не терпелось поделиться с сыном новостями.

— Просто замечательно, правда? Это я про мистера Поллока. И потом, от мистера Дриффилда письмо — пишет, что почти все картины распроданы, остались только три. Мы получим изрядные денежки. А тут ко мне приходили, спрашивали, что у меня есть еще.

Мистер Робертс все никак не мог опомниться от удивления:

— Похоже, мне достался в жены гений. А я-то думал, это у мамы просто увлечение такое.

— Никакой я не гений, — отвечала миссис Робертс, — и никто меня гением не называет. Но отныне я знаю точно: мне надо писать и дальше. И потом, теперь я могу позволить покупать себе холст. А то на сухой штукатурке — грунтуй ее хоть до одури — краски жухнут. Я уже купила четыре холста.

И все-таки им казалось, что происходит какое-то чудо и долго оно не продлится. Но тут пришло письмо от владельца одной лондонской галереи. Он зондировал почву — выражал желание посмотреть те работы, какие сейчас есть у миссис Робертс.

— А у меня, как на беду, почти ничего не осталось! Вся эта музыка до того выбила меня из колеи — совсем не могу писать.

— Так не пойдет, — сказал Тоби. — Надо ей снова взяться за кисть, верно, папа?

За время каникул он с Мейзи не виделся и в Хэддисдон его не приглашали. Да он и не слишком об этом печалился, потому что сам не мог разобраться в своем отношении к ней. Он скучал по Мейзи — ему виделся изгиб улыбающихся губ, глаза, так и вспыхивающие от радости, словно в них зажигаются лампочки, — но заставлял себя заниматься, и большую часть дня просиживал наверху, в своей комнате. Миссис Робертс снова ушла в повседневные домашние заботы; готовила, как всегда сосредоточенно и искусно, а во второй половине дня увлеченно писала.

Потом Тоби все-таки написал Мейзи. Письмо начиналось обычным его обращением — «малыш»; он сообщил о предстоящем визите владельца лондонской галереи и о том, что мать опять работает запоем. «По-моему, получается у нее здорово. А я вкалываю, как и подобает пай-мальчику. Соскучился по тебе».

Ее ответ начинался словами: «Тоби, мой дорогой». Ее так обрадовали новости, которые он сообщил ей; а то, что он пишет о миссис Робертс, — просто потрясающе. Скоро каникулы кончатся и она сможет узнать все подробности от него лично. «Я не докучала тебе, не просила приехать, потому что знаю: тут ты непреклонен и не любишь, когда тебя дергают. Не хочу ни в чем тебе быть в тягость. Но я тоже соскучилась по тебе, и теперь уже ждать осталось недолго, да?»

Его письмо кончалось словами «Привет, Тоби», а ее — «Твоя навек, Мейзи».

Заверение Мейзи, что ей не хочется быть ему в тягость, насторожило Тоби. Неужели она поняла, что он держится поодаль намеренно? Да, «антенна» у нее — высокой чувствительности, это он подмечал не раз. Вообще-то лучше ничем ее не тревожить — ведь чем больше она станет тревожиться, тем ускореннее пойдет их сближение, а он к этому просто не готов. Прямого нажима она на него никогда не оказывала — разве только тем, что вмешалась в дела миссис Робертс, а за это, видя изо дня в день, как радуется мать, он мог быть ей только благодарен. Всего лучше было бы, если б Мейзи по-прежнему сохраняла безмятежное спокойствие; ведь именно эта безмятежность больше всего пленяет его в ней…

И тут Тоби заметил на другой стороне листка приписку: «На днях видела Дриффилда. Проданы все картины, кроме трех. Я взяла их к себе — до твоего возвращения, но, если они нужны, для меня не составит никакого труда перебросить их в Лондон».

Конечно, картины очень бы пригодились — они пополнили бы запас миссис Робертс, — но, во-первых, она уже ушла с головой в новые работы, а, во-вторых, приезд Мейзи в Лондон был бы сейчас ни к чему, и Тоби почел лучше обойти этот вопрос молчанием.

В Кембридж он вернулся незадолго перед тем, как к ним домой должен был явиться владелец одной из лондонских галерей. Мейзи не встретила его на вокзале, и он в тот же вечер ей позвонил. Говорила она оживленно, но каким-то очень уж легким тоном. Нет, дня два она не сможет с ним встретиться: очень запустила занятия, слишком много осталось недоделок с прошлого триместра, и преподаватель, который руководит занятиями студентов-филологов ее колледжа, как будто не особенно ею доволен…

— Не хотелось бы опозорить маму, когда результаты выпускных будут опубликованы.

— А ты ее не опозоришь, малышка. Ведь ты такая умница. Как насчет субботы? В четыре часа в «Капризе», идет?

Через два дня произошло нечто небывалое: ему позвонила по телефону мать. Звонила она из отцовского киоска и так нервничала с непривычки, что сначала ему приходилось все переспрашивать. А сообщить она хотела вот что: у нее будет выставка в Лондоне — в такой маленькой сводчатой галерее возле Пикадилли. Владелец галереи приходил к ним, хвалил ее работы. Но сказал, что с проданных картин будет брать двадцать процентов.