Особо сложные дела - [2]

Старик рассвирепел. Он не находил слов, чтобы выразить негодование. Это же больше чем неуважение к возрасту, служебному положению, партийному стажу… Отлично! Он пойдет в их штаб и добьется от командира, чтобы бойцов наказали за неслыханное самоуправство и насилие над личностью. Правда, эта канитель, к сожалению, сорвет у него утренний прием трудящихся… Ну что ж! Тем хуже для некоторых.

— Не пугайте, — невозмутимо кинул Петренко. — Тронулись! Погодите, вы сумку обронили…

— А, к чорту ее, — зло отозвался старик, но сумку взял, когда ее поднял Сидоров.

Невольные спутники молча шагали в глубь векового леса.

Сидоров готов был провалиться сквозь землю от всей этой кутерьмы. Он был убежден, что они ошиблись, зря побеспокоили, обидели заслуженного, большого человека. Непонятно, что это стряслось с Петренко, почему он вдруг так заупрямился?

Неважно чувствовал себя и сам виновник «заварухи» — Петренко. Документы и у него не вызывали сомнений, а вот сердце почему-то не сдавалось, оно сильно билось и словно сигнализировало: «Он, он, он, он!..»

* * *

Когда Океановского привели в штаб, произошел конфуз:

— А, старый знакомый! Мое почтение. Валентин Викторович! — задушевно воскликнул начальник штаба. — Какими судьбами в нашу берлогу?

Начштаба Веселов познакомился с Океановским на деловой почве, не раз бывал у него в служебном кабинете и не раз пользовался его покровительством при получении материалов, необходимых для своей части.

Океановский тотчас с нескрываемым возмущением стал объяснять причину своего невольного появления в штабе.

Петренко побагровел, потупил глаза. Нечего сказать — поймал шпиона. И задаст же командир, что называется по первое число, разделает под орех, осрамит перед всей частью. Но что делать с сердцем?! Оно настойчиво выстукивает. «Он, он, он, он…» Как доказать свою правоту?

Старик продолжал сетовать на бойцов, на их невоспитанность, бестактность, грубость…

Начштаба, не дослушав Океановского, резко предложил Петренко выйти. Петренко сделал робкую попытку оправдаться.

— Красноармеец Петренко, не заставляйте напоминать устав!

— Есть, товарищ начштаба, не заставлять напоминать устав! — отчеканил Петренко. Козырнул, круто повернулся и вышел из штаба.

Выйдя из штаба, он бросился разыскивать комиссара. Обида ли, боязнь ли упустить врага, а возможно и сочетание двух этих чувств подействовали на Петренко. Ему разом сделалось ясно, зачем «колдовал» старик над «авоськой», почему пытался ее «потерять»… А эти слова на незнакомом языке! Рассказывал же бойцам комиссар, что на днях в прифронтовой полосе политрук одного боевого подразделения в противогазе прохожего оборванца обнаружил радиостанцию. Оборванец оказался крупнейшим лазутчиком…

Едва Петренко взволнованно закончил рассказ, комиссар сказал:

— Молодец, Петренко!

— Служу Родине, товарищ комиссар…

Они вошли в штаб в тот момент, когда начштаба благодарил Океановского за пишущую машинку «Ленинград», которую тот обещал выделить ему из запасов Горсовета.

Молча подняв с пола зеленую сумку, комиссар осмотрел ее. Там оказалась радиостанция, искусно вмонтированная в самое дно.

— Обыскать! — приказал комиссар, кивком головы указывая Петренко на опешившего старика.

— Есть обыскать!

Тщательный обыск новых данных не дал. Однако достаточно было и первой находки.

— Давно «работаете»? — сурово спросил комиссар.

— Я вас не совсем понимаю, товарищ начальник! — обиженным тоном сказал старик. — О какой работе вы говорите?

Да, он видит эту досадную чертовщину, которую комиссар именует радиостанцией. Возможно, это в самом деле радиостанция. В этом вопросе подвергать сомнению компетенцию начальника у него нет оснований. Однако всё несчастье заключается в том, что он любит утренние прогулки и рыбную ловлю. Не будь этого, он не нашел бы сегодня в лесу эту дрянь… Он клянется совестью коммуниста, что говорит правду… Пусть спросят всех его товарищей, пусть допросят весь город, где его знают от мала до велика, — никто и никогда не видел у него в руках эту поганую сумку. И зачем только он на нее польстился?! Весьма возможно, что враг во время вчерашней облавы бросил ее.

Комиссар начал колебаться. Доводы Океановского произвели на него впечатление своей логикой и здравым смыслом. От Петренко это не ускользнуло. Не ускользнуло и то, что собственное сердце тоже начало сдавать; его тоже цепко опутала словесная паутина старика, оно не выстукивало больше: «Он, он, он…» В самом деле, почему не может быть так: кто-то бросил сумку, а он, старик, нашел ее и рассматривал, сунув туда нос. А чужая речь? Может быть, это только послышалось!

И всё же комиссар еще не сдавался.

— Прошу извинить меня, — обратился он к старику, — вам всё же придется зайти на несколько минут к особоуполномоченному… Это по его специальности… Проводите, Петренко, товарища…

— Вот как! Значит, вы всё-таки мне не верите? Это вам так не пройдет! — гневно сказал Океановский и, выходя, хлопнул дверью. За ним поспешил Петренко.

Комиссар и начштаба вопросительно посмотрели друг на друга.

* * *

Следователь Захаров сравнительно легко определил, что дело Океановского является делом необычным. Осложняло работу еще одно обстоятельство: спешка — следствие надо закончить немедленно, этого требует военная обстановка…