Особенности национальной охоты - [11]

…земля полетела навстречу, убегая из-под ног орловца. Егерь что-то кричал, страшно выкатывая глаза. Он сорвал с себя шапку и показал ею на что-то впереди.

— Берегись! — вырвалось из него, когда он заметил матёрого. Тот бежал как-то боком, будто и не торопился вовсе.

Гон незаметно оказался совсем рядом с ними. Волк повернул к нему лобастую голову, мягким скоком пошёл дальше, плавно мотнув хвостом-обрубком. Орловец всхрапнул. Егеря качнуло в седле. Пришлось пригнуться к гриве коня, ловя носком потерянное стремя…

Из подлеска выскочила вторая свора борзых.

Следом из прозрачного орешника вылетели скопом конные; на первом, в смушковом полушубке, не было шапки — верно, сорвало в гоне через подлесок. Он зло срезал глазом, поворачивая своего коня за бегущей впереди сворой.

— Улю-лю-лю-лю! — хрипло заорал он, — лю-лю-му-ууу! Му-у-у!..

Раймо открыл глаза и увидел низкий грязный потолок. За хлипкой дощатой стеной, увешанной портретами киноартистов, надсадно мычали коровы… Он приподнялся на локте и осмотрелся. В комнате никого не было. На столе — чисто, только стоит крынка молока и лежит ломоть хлеба, прикрытый тряпицей. Раймо свесил ноги с топчана, на котором он лежал, дотянулся до крынки и жадно припал к ней губами — так, что мимо рта полились белые струйки… Он глотал, пока хватило сил, потом долго не мог отдышаться.

Через несколько минут он обнаружил, что крынка опустела. Оторвавшись от неё, Раймо увидел, что напротив него сидит давешняя молодуха и умильно смотрит, как он пьёт. Финн протянул руку и поставил пустую крынку обратно на стол. Вдруг он увидел, что, кроме майки, на нём ничего нет… Лицо его вспыхнуло, и он непроизвольно прикрыл причинное место руками. Молодуха заметила это движение и усмехнулась.

Раймо понял, что вчера что-то такое с ним было. Но что, как — это совершенно не отпечаталось в памяти.

Молодуха, кажется, чего-то ждала. Она молча сидела напротив финна, не проявляя никакой инициативы. Раймо стало стыдно. Он пошарил глазами в поисках своей одежды — и обнаружил, что деваха сидит прямо на его брюках, из которых торчит кончик трусов… Прикрывая срам простынёй, Раймо согнулся и, дотянувшись до штанов рукой, попытался выдернуть их из-под доярки. Так как формы у неё были куда как внушительны, ничего не получилось. Он дёрнул ещё несколько раз… Девица разочарованно хмыкнула и встала. Раймо вместе со штанами повалился на спину. Когда он снова обрёл вертикальное положение, её в комнате уже не было.

Он быстро оделся и вышел за дверь. Там находился рабочий отсек; рядами стояли коровы, суетились доярки. На него никто не обращал внимания.

— Кузьмич!.. — хрипло позвал Раймо. — Кузьмич?..

Ответа не последовало. Он, скользя ногами в зловонной жиже, пошёл к светлому пятну выхода. Перестав щурится от яркого дневного света, Раймо заметил неподалёку от коровника сиротливо стоящий милицейский «УАЗ».

Доковыляв до кабины, Раймо никого в ней не обнаружил. Неожиданно сзади, изнутри, в зарешеченном отсеке для задержанных, кто-то заскрёбся и заскулил:

— Эй, кто-нибудь!.. Христом Богом прошу, выпустите!.. На минуточку!.. Мочи нет больше терпеть!.. Что вы, не люди, что ли?..

Раймо посмотрел в маленькое заднее оконце и увидел искажённое страданием лицо какого-то небритого человека. Это был явно не Кузьмич…

— Эй, парень! — обрадовался человек внутри машины. — Открой дверцу-то! Сижу тут, почитай, уже целые сутки! Мочи нету терпеть!

Раймо совершенно не мог понять, чего просит этот человек. С похмелья голова у него раскалывалась, во рту была неимоверная сухость, а желудок гулко переваривал выпитое молоко…

Неожиданно откуда-то сбоку появился Кузьмич. На нём по-прежнему был милицейский китель. На голове косо сидела форменная фуражка. Он хмуро подошёл к машине.

— Кузьмич, — обрадовался задержанный, — выпусти! Христом Богом…

Кузьмич молча распахнул дверцу. Оттуда пулей выскочил мужичонка и скрылся в ближайших кустах.

— Кузьмич… Кузьмич… вот спасибо-о-о!.. — послышался оттуда протяжный довольный голос.

— Давай за руль… — сказал Кузьмич Раймо и полез в кабину. — У тебя башка не гудит? — спросил он, устроившись. — Кажется, вчера перебрали малость… Ну, поехали!

— Я не могу садиться за руль, я пьяный… — сказал по-немецки Раймо.

— Да ладно! Давай, поехали! — Кузьмич жестом показал, чтобы Раймо сел за руль автомобиля.

— Я не понимаю по-русски, говори на немецком, — попросил финн.

— Нихт шпрехен зи дойч, — признался Кузьмич. — В школе когда-то изучал, но теперь всё забыл… Давай, садись за руль — и поехали! Ну что ты смотришь?

Я сроду машину не умел водить, ясно? Машина… Тру-у-у! Я — нихт! Понял?

— Ты же вчера вёл машину? — не понял Раймо.

— Поехали, только медленно, а то кочан рассыплется… — попросил Кузьмич.

Он мог бы и не предупреждать. Раймо сел за руль и повёл машину очень осторожно. Кузьмич только указывал, где нужно сворачивать…

Соловейчик проснулся на сеновале. На своих ногах он обнаружил форменные хромовые сапоги. Лёва долго разглядывал их, не понимая, откуда они взялись. По двору шастал босой Семёнов и что-то искал вместе с напарником. Им помогал Кузьмич, что-то объясняя или успокаивая милиционеров. Лёва понял, что ищут эти самые сапоги. Он попытался снять их — но не тут-то было: сапоги оказались размера на два меньше его собственного… После нескольких неудачных попыток, доведших Лёву чуть ли не до истерики, он, наконец, стянул их и с тревогой посмотрел на скрюченные босые пальцы ног — ему показалось, что они уже никогда не смогут разогнуться… Держа сапоги под мышкой, Соловейчик осторожно спустился с сеновала и аккуратно поставил их у входа. Затем на отдающих болью при каждом шаге ступнях захромал навстречу Раймо, который бродил по двору и зачем-то собирал мусор в железную бочку. Лёва долго смотрел на него, пока, наконец, не понял: