Особенности национальной гарнизонной службы - [42]

— Будем! — эхом отозвались остальные присутствующие, среди которых я с удивлением обнаружил не только офицеров, но несколько сержантов и рядовых, и выпили.

Хлебнули жидкости из кружек и мы с приятелем. В смысле, набрали в рот, проглотили было и… задохнулись! Хозяева не пожадничали и плеснули нам неразбавленного медицинского спирта. Миллилитров по 250—300.

«Предупреждать надо!» — хотелось сказать мне, но отказавшийся повиноваться артикуляционный аппарат сумел выдать лишь нечто нечленораздельное.

— Воды! — прохрипел мой приятель.

И тут же услужливые руки бывалых фронтовиков протянули нам новые кружки, из которых мы с жадностью начали пить. Чтобы убедиться, что и на сей раз жидкостью, предложенной на «запив», был все тот же спирт. Страшно дефицитный, кстати говоря, вообще, а на передовой — особенно.

Мгновенно обмякшие, мы с приятелем еще какое-то время пытались изображать присутствие за столом, но довольно быстро вырубились, забыв, надо отметить, о естественных страхах, испытываемых нами в течение всего полета и усилившихся после приземления под плотным минометным огнем, когда местные партизаны отмечали наше прибытие.

Довольно скоро я узнал, что подобному обряду «посвящения» подвергаются все без исключения военнослужащие, прибывающие в соединение, контролирующее один из важнейших стратегических пунктов театра военных действий. «Хозяева» предпочитали употреблять «бормотуху» собственного приготовления, являющуюся продуктом форсированного брожения практически любого вещества. Гнали ее из местных фруктов и леденцов, из хлеба и овощей, но наибольшей популярностью пользовалась «помидоровка» — брага, изготовленная из томатной пасты с добавлением дрожжей и сахара. Приготовленное подобным образом сусло сливалось в плотно закрывающуюся емкость, которая, в свою очередь, крепилась к импровизированной центрифуге — диску поднятого на высоту домкрата колеса. Для ускорения химических процессов брожения, так сказать. И неплохо получалось. Хотя я сам, честно говоря, предпочитал «кишмишовку». Или что-нибудь «цивильное», если удавалось вырваться в крупный населенный пункт и выменять бутылку «Столичной» на пригоршню-другую каких-нибудь минералов у наших специалистов, наводнивших местные, партийные, властные и специальные органы заброшенной на окраину цивилизации страны.

— Лазурит! — настойчиво утверждал начальник штаба, высказывая собственную точку зрения по поводу причин, заставляющих советское командование раз за разом бросать в кровавую мясорубку ущелья новые части. — Это единственное место в мире, где добывают подобные минералы!

— Какие там минералы! — не менее настойчиво возражал начальник разведки, грузно навалившись грудью на складной стол, застеленный крупномасштабной картой местности. — Генштабу нужен полигон для обкатки людей и новых образцов боевой техники! Сам ведь знаешь, за одного битого двух небитых дают.

— Ничегошеньки вы, мужики, не понимаете, — подключался к разговору замполит. — Мы должны решительно пресекать происки США и НАТО в любой точке Земного шара! У нас тоже есть «зоны жизненных интересов», и наш противник обязан знать, что для их защиты мы ни перед чем не остановимся!

— А как же люди? — подал голос сержант, после смерти штатного замполита роты временно исполняющий его обязанности. — Что мне ребятам говорить после вчерашнего, когда «вертушки» не появились и через сутки с тех пор, как батальон попал в окружение?

Несмотря на то, что война смела все прежние представления об уставных взаимоотношениях, а офицеры и солдаты давно уже научились выстраивать новые, оптимальные для боевых условий, сержант говорил негромко. Хотя в его голосе слышалось злость. И страшная усталость. Люди очень устают от войны.

Бред

Бред, свидетелями и невольными участниками которого все мы стали всего несколько лет назад, застал меня в одном из регионов бывшего некогда единым и нерушимым Союза. В регионе, где разворачивались наиболее драматические события нашей новейшей истории.

Даже пытаться не буду анализировать происходившее в те кошмарные годы — пусть этим занимаются те, кто все это время просидел в мягких креслах неплохо обставленных кабинетов. Или те, кто считает, что действительно все понимает, а, понимая, может, и должен обо всем сказать. Только не я.

Я ка-те-го-ри-чес-ки отказываюсь что-либо понимать, зная, что понять —значит простить. А я, как и тысячи, десятки тысяч моих братьев, товарищей, друзей, врагов, никому и ничего не собираюсь прощать. Бог простит. Если посчитает нужным.

Ежедневный разбор очередных суток боевых действий поразительно напоминал привычную картину учений. На стене карта ТВД с синими и красными стрелами условного обозначения действий своих войск и войск условного противника. Перед картой — генерал в полевой форме с указкой в твердой руке, докладывающий об итогах проведенной операции, потерях в живой силе и боевой технике. И только то, что генерал не заглядывает в обычные для учений «точняки» — бумажные полушки с подготовленными штабом колонками цифр — свидетельствует о том, что никакое это не учение. Это война. Война не между «синими» и «красными», не советских войск против натовских, а своих со своими.