Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI - [24]

В Милане есть еще один упоительный памятник архитектуры finto – Каза дельи Оменони, Casa degli Omenoni, Дом Мужланов (omenone на диалекте значит «крупный, сильный и добрый мужчина, хороший мужик»), построенный скульптором Леоне Леони в 1565 году для самого себя. Как и Санта Мария прессо Сан Сатиро, это здание находится в самом центре Милана и зажато между постройками современного города, так что найти его не так уж легко. Свое название Каза дельи Оменони получил из-за восьми атлантов, его украшающих, восьми мужских фигур разного возраста, двух – обнаженных, шести – одетых, с обреченно наклоненными головами и очень печальными лицами. Атланты даже не делают вид, что что-то поддерживают, их головы отстоят от стены, как у самостоятельных скульптур, плечи свободны, руки скрещены на груди, и эти фигуры – зримое воплощение того, что всякое искусство совершенно бесполезно. Атланты Каза дельи Оменони – чистый декор, никак не нужный с точки зрения архитектоники, но чем бы дом был без них? А так он – единственный во всем мире, Эрехтейон бородачей, только, в отличие от афинского храма, где девы, юные и стройные, стойко поддерживают крышу прямо посаженными головами, здоровые мужики угнетены без видимой причины. Лица некоторых из них, особенно лицо самого молодого из атлантов, полустерты временем, и невыразимой печалью веет от обреченно скрещенных мощных рук, от страдальчески наклоненных голов, от понурых плеч, – печаль обычных атлантов вызвана напряжением от взвалившейся на них тяжести, эти же абсолютно ничем не обременены, кроме своей грусти. И завораживающий контраст: крупные и сильные мужчины, а так устало меланхоличны, прямо как интеллектуалы какие-нибудь, раздумывающие над тем, что вера жестока, безверие же катастрофично.

Особенно они хороши ночью, когда деловая сутолока центра стихает, Мужланы остаются одни, и с ними спокойно можно поговорить; на улице дельи Оменони обычно никого нет: я ни разу не видел (хотя часто Мужланов навещал), чтобы в дом кто-нибудь входил или выходил из него, одиночество и тени от электрического освещения особенно резко очерчивают их меланхолию, и, стиснутые современностью со всех сторон, Мужланы стыдят ее за безнравственность функциональности и укоряют Милан за безвкусицу Пассажа, фальшь Собора, глупость небоскребов. Иногда только появится какой-нибудь заблудший турист с архитектурным путеводителем в руках, по виду типичный американский студент, приехавший в Европу изучать историю искусств, поглазеет на Мужланов минуты две и задумчиво отойдет. Мужланы вынуждают к задумчивости, ведь за всем прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.

Ломбардец Леоне Леони, выстроивший этот дом, в своих скульптурах был более виртуозен, чем гениален, но стал любимым скульптором аристократов, так как пользовался покровительством Пьетро Аретино, главного интеллектуала Италии чинквеченто, диктовавшего законы своего вкуса всем европейским дворам. Благодаря Аретино Леони свел знакомство с Тицианом и Бенвенуто Челлини, которого и сменил на престижном и денежном посту главного резчика папского двора в 1540 году. В 1542 году он перебрался в Милан и благодаря своим связям получил выгодные заказы от императора Священной Римской империи Карла V. Денег, видно, у него было предостаточно, а от своих венецианских покровителей, Аретино и Тициана, он получил прививку хорошего тона в жизненном обустройстве, – об этом косвенно свидетельствует и то, что атлантов для своего дома он не стал выполнять сам, а заказал их Антонио Абондио, своему ученику, поняв, видно, что у того получится лучше. Еще Леони составил себе прекрасную коллекцию произведений искусства. Сын Леоне, Помпео, унаследовавший дом и коллекцию, тоже скульптор, был владельцем «Атлантического кодекса» Леонардо да Винчи, сейчас – главного сокровища Музея Амброзиана. После семейства Леони у дома были многочисленные владельцы, теперь же там находятся различные учреждения, и от интерьеров Каза дельи Оменони ничего не осталось.

Архитектуру Каза дельи Оменони можно назвать надуманной и противоестественной и определить ее как finto в том смысле, в каком finto бывает вставная челюсть. Но можно использовать это же слово и по-другому, охарактеризовав им вкус раннего маньеризма, вкус, сформированный поэтом Корреджо и юношей Лотто, вкус интеллектуальный и изощренный, как интеллектуальны и изощрены меха для раздувания огня в коллекции Кастелло Сфорцеско. Вкус маньеризма находится в шаге от безвкусицы, как любой хороший вкус, ведь только кичу не грозит безвкусица; но кто же осмелится отрицать красоту вставной челюсти? Прекрасная вещь, выглядит гораздо изящнее натуральной, да и в полезности искусственной челюсти никто не станет сомневаться. Ничего плохого в finto нет, и, возвращаясь к фиктивности средневековья Кастелло Сфорцеско, выстроенного в XIX веке, можно и его включить в категорию finto.

К тому же ящерицы Кастелло Сфорцеско, снующие по его камням летом, так пленительны. Они напоминают о картине Караваджо «Мальчик, укушенный ящерицей» из Лондонской Национальной галереи, изображающей кудрявого итальянчика с розой за ухом, зачем-то засунувшего палец в букет цветов. Из букета вдруг высунулась маленькая головка ящерицы и неожиданно тяпнула его за палец; мальчик в испуге вырывает руку из цветов, на его лице застыла гримаска, вроде как «ему и больно и смешно», зритель улыбается его досаде, а мудрые искусствоведы, наморщив лбы, все пишут и пишут целые тома о том, что ящерица есть символ дьявола и что эта картина Караваджо посвящена превратностям любви, что она совпадает по смыслу с античным сюжетом «Амур, ужаленный пчелой», рассказанным Овидием в его «Метаморфозах», говорит о том, что наслаждение таит опасность и удовольствие неотделимо от страдания. Ящерицы пробегают по обломкам мраморов у стен Кастелло, скользя, как улыбка Леонардо, Караваджо превращенная в гримасу, а афроитальянцы, черные-черные – мавры, i mori (Il Moro было прозвище Лодовико Сфорца, говорят – из-за его темного лица, так что маврам в Кастелло самое место), – предлагают японкам и американкам какие-то разноцветные амулеты вуду, а под сводом наяривает баянист на чистейшем русском языке: «Виновата ли я, виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песни ему». Баянист – русский, своего рода миланская знаменитость, знакомая русистка сказала, что его часто приглашают на всякие вечера русской культуры в Милане. Физиономия у баяниста тоже очень русская, до карикатурности, приятное и круглое лицо повзрослевшего героя «Бежина луга», ангела «Мадонны Умиления» Филиппо Липпи, выросшего в верзилу, и все крутится в Кастелло Сфорцеско туристическая карусель, все finto, и благодаря баянисту и «Виновата ли я» напоминает пестроту русской ярмарки с картин Кустодиева, тем самым подтверждая наблюдательность образованных русских, любящих заметить, что башни Кастелло Сфорцеско напоминают им родные башни Mосковского Кремля.