Основы философии - [68]

Примеры подобного плана можно приводить бесконечно. Философия требует анализировать основное, закономерное. А закономерности таковы: каждая общность развивается, хотя темпы развития различны; развитие производительных сил, деятельность везде являются определяющим фактором; разные народы, пусть и в разное историческое время, проходят в основном одни и те же стадии развития; примерно похожим выступает становление мировоззрения и духовной жизни вообще. Поэтому каждый тип жизненного уклада со всей спецификой материальной и духовной жизни философия определяет как модель социальной реальности, а все развитие истории – как смену моделей социальной реальности.

В XIX веке марксизм, опираясь на идеи Сен-Симона, рассматривал историю человечества как историю смены общественно-экономических формаций, положив в основу смену способов производства. Для современника Маркса и Энгельса – Фейербаха, – история была историей смены религий; гегелевский вариант истории народов – это шествие мирового духа по земле, который «успокаивается» в Германии. Сегодня общественные науки рассматривают все человечество как сосуществование мировых цивилизаций: европейской (в совокупности с североамериканской), азиатской, арабоязычной, африканской, индокитайской. Но это деление крайне условное, поскольку жизнь каждого народа представляет определенную модель социальной реальности, а историческое развитие народа, смена укладов общественной жизни – это и есть смена моделей социальной реальности.

Какова социальная реальность современной России? В свое время (в начале XX века) появилась теория «евразийства», как особенность российской цивилизации. В 50-е годы президент Франции Ш. Де Голль выдвинул идею строить единую Европу «от Атлантики до Урала» – очень понравившуюся тогдашнему лидеру СССР Хрущеву. Сегодня Россия уходит от партийно-идеологического тоталитаризма и приобщается к европейским ценностям: наблюдается демократизация общественной жизни, состязательность кандидатов при проведении выборов в органы власти, пересматривается былое негативное отношение к владельцам средств производства, собственность у нас уже не орудие эксплуатации, а средство личностного самоутверждения, и законодательство открывает равные возможности участия в предпринимательской деятельности. Совершенствуется само законодательство. Решен вопрос с гражданскими свободами (слова, печати, мнений, передвижения, места жительства и др.). Ведущие авторитеты европейского общественного мнения факт демократизации общественной жизни в России признают уже без всяких оговорок.

Но на пути полного приобщения России к европейской цивилизации стоит одно очень серьезное препятствие: наш национальный менталитет, состоящий в преклонении перед власть предержащими. Народные массы России много столетий были в полной экономической зависимости от властей: деревенский мужик даже после 1861 года (проведение освободительной реформы) оставался в руках помещика. Его наличная собственность не позволяла ему только не умереть с голода, а чтобы жить достойно, ему приходилось низко кланяться. Надежды были связаны лишь с благосклонным отношением начальства. Для мужика начальниками были староста и управляющий, для городского рабочего – фабричное начальство, от мастеров до инженеров и начальников участков, которые могли «побаловать» хорошей работой в случае твоего примерного поведения.

С наступлением эпохи «строительства социализма» положение нисколько не изменилось: сельский житель превратился в заложника подневольного сельского труда; он не имел паспорта; приусадебный надел земли был минимальным (чтобы личное подсобное хозяйство не могло служить источником доходов!); требовалась обязательная годовая выработка числа «трудодней» (в противном случае огород урезывался). Контроль за исполнением налогоплатежей был таким, что во дворах крестьян пересчитывали даже поголовье кур. За коров и овец приходилось тоже платить молоком и шерстью. В селах среднерусской полосы авторитет заимели козы: чиновники о них забыли.

В городе рабочий чувствовал себя «пролетарием»: он не имел никакой собственности, но за хороший труд, особенно за ударный, мог рассчитывать получить «даром» квартиру, бесплатное образование, медицинскую помощь, почти даром – путевки в местные и не столь отдаленные дома отдыха. Но производственная дисциплина была жесткой: «планово повышалась производительность труда» (в конце календарного года шел пересмотр норм выработки), расценки были продуманы так, что почти рядом работали «рабочая аристократия» и низкооплачиваемые рабочие, профсоюзная солидарность становилась мифом (профсоюзы – «приводные ремни партии»); за малейшее непослушание и вольнодумство – перевод на нижеоплачиваемую работу или снятие с очереди на путевку, квартиру, предстоящую посылку на «повышение квалификации» или в школы партийного, профсоюзного или комсомольского резерва и т.п. Жизнь шла в сети производственных, партийных и профсоюзных инструкций и постановлений, при четком единодушии в «поддержку» любого начинания, идущего из Москвы. Человек труда был превращен в марионетку, которой манипулировала многочисленная армия партийного и производственного чиновничества. Его всюду «воспитывали».