Осмос - [12]

— А ты-то откуда все это знаешь?

— Ну, мне столько раз об этом рассказывали.

— Давай, валяй дальше…

— Моя мама в то время была очень недурна собой: мягкая, добрая, нежная, — но сама она как раз очень расстраивалась из-за своей внешности. Она считала, что никто никогда про нее не скажет «классная девчонка», а все потому, что была немного полновата. Да, правда, у нее тогда на заднице и на бедрах имелись лишние килограммы, а ведь именно зад и бедра прежде всего и замечают… Это уже потом, присмотревшись повнимательнее, можно было разглядеть чудесные зеленые глаза и ровные, красивые белые зубы, но только потом, когда было уже слишком поздно, когда создалось о ней мнение, что ее нельзя назвать красивой, когда человек уже думал, что ее подружки не должны опасаться, что она кого-нибудь из них затмит своей своеобразной красотой, своей прелестью. Короче говоря, моя мама, хотя и была на самом деле ужасная лапочка и милашка, не могла себе даже и во сне представить, что зрелые мужчины и молодые парни будут падать к ее ногам. Она вела очень тихую и размеренную жизнь, не зная никаких особых проблем, не впутываясь ни в какие истории; начало было положено хорошее: она поступила на сельскохозяйственный факультет, работала в цветочном магазине, и ее, наверное, в будущем ждали большие и светлые чувства, которые должны были завершиться удачным во всех отношениях браком. По субботам и воскресеньям она обычно отправлялась торговать цветами в ресторанчики, расположенные у морского побережья. Именно там она и увидела моего отца, ужинавшего в одиночестве, вернее, он первым заприметил девчонку в растянутой футболке с букетиком белых гвоздик в руках. Он ее подозвал, чтобы купить у нее один цветок и подарить ей, но около ресторанчика, на маленькой эстраде гремел какой-то рок-ансамбль, так что она не слышала, что он ей говорил, а он не слышал, что она отвечала. Он принялся что-то объяснять ей на пальцах, и своими гримасами и языком глухонемых ужасно ее рассмешил. Тогда он встал из-за стола, взял ее под локоток и повел в сторону кухни, но там гремели кастрюлями и сковородками, звенели тарелками и вилками так, что и там они не могли расслышать друг друга. Они спустились вниз по лестнице к туалетам. Место не слишком романтичное, но там по крайней мере можно было познакомиться. Моя мама, как и все девушки, любила болтунов. Ну а папаша мой, конечно, трепался в тот вечер так, как не трепался никогда, заливался соловьем; он говорил ей такие комплименты, которых она сроду не слыхивала: что он просто сражен, что она красавица, что это, конечно, совсем не повод, чтобы лезть к ней с поцелуями, если ему этого очень хочется, но если она не хочет… «Что со мной будет? — вздыхал он, лаская ее грудь, обтянутую футболкой. — Ты хотя бы свободна? Тогда у меня есть надежда…» Мама ответила, что она влюблена в одного парня и что они поженятся после того, как она защитит диплом. «Нет, это будет очень большая ошибка!» — заявил мой папаша и принялся теснить ее к туалетам, а потом просто втолкнул ее в кабинку, а белые гвоздики рассыпались по белому кафелю. Такова жизнь. Кто из них в данной ситуации был большим идиотом? Не знаю, но мне кажется, что оба сваляли дурака. После того как они перепихнулись в туалете, ему бы следовало вернуться к жене, а ей бы пойти под венец со своим парнем, но они, совершенно запутавшись, увязли в любовной истории. И дело было даже не в том, что мой папаша так уж любил тогда Нелли, мою мать, но он — самовлюбленный эгоист, ему нравилось без спросу вламываться в чужую жизнь, сводить женщин с ума, все в их жизни портить, ломать, крушить, а потом быстренько смываться под юбку к жене. Но только случилось так, что с моей матерью он напоролся на кость…

— На какую такую кость?

— Ну, это так говорят… еще говорят, мол, нашла коса на камень… Ну ладно, сначала все вроде бы шло как надо. Моя мать открыла для себя, что такое любовь, и ее зеленые глаза загорелись огнем, с каждым днем открываясь все шире и шире. Сначала в них словно искорки замелькали, а потом… Через месяц в них уже полыхало пламя; как говорят, моя мать тогда неважно выглядела, она казалась изможденной, похудевшей, почти спятившей. Она и вправду тогда едва не чокнулась, она была просто без ума от Марка. Она больше не виделась со своей матерью, она дала отставку своему жениху, да не просто с ним рассталась по-хорошему, а буквально вышвырнула его из своей жизни. От отца она получила в наследство моторную крейсерскую яхту, потихоньку ржавевшую и приходившую в упадок в тихой заводи на реке Руа. Вот тут-то о ней Нелли и вспомнила, потому что ей нужно было где-то обосноваться с Марком, от которого она просто голову потеряла. Она хотела отправиться с ним в путешествие в дальние страны. Она мечтала о том, что целый год они будут скитаться вдвоем, переживать приключения… о годе любви… Ну, он не возражал. Она хотела родить ребенка, и не через десять лет, когда уже будет старой, а он начнет изменять ей направо и налево с молоденькими девчонками, которых будет называть, как ее сейчас, лапочками и кисками, нет, она хотела завести ребенка немедленно, потому что хоть лет ей было и немного, она уже была достаточно женщиной, чтобы чувствовать, что ребенок — это хороший, надежный капкан для волка-одиночки, а мой отец и был именно таким волком-одиночкой. Мой папаша был тогда на все согласен, да и почему бы ему было не соглашаться, ведь эта история ему ничем вроде бы не грозила. Итак, он сказал: «Ну что же, семья, ребенок — это прекрасно!» Он даже соорудил в каюте яхты колыбель, но месяц проходил за месяцем, а она все никак не могла забеременеть, и он повез ее в больницу на обследование, чтобы узнать, в чем причина ее бесплодия: то ли у нее какие-то проблемы по женской части, то ли она пребывает в ступоре из-за каких-то явлений в психике, то есть дело не в самом теле, с ним-то все в порядке, а дело в голове. Ну, так и оказалось, что Нелли как бы находилась в заторможенном состоянии именно потому, что слишком сильно хотела ребенка, вот у нее ничего и не получалось. Папаша принялся ее уговаривать: «Все хорошо, Нелли, только не надо спешить, у нас будет ребенок, когда время придет, когда он нас сам выберет, когда мы будем далеко отсюда». Не знаю, что тогда поспособствовало тому, что Нелли хорошела день ото дня: любовь или что-то еще, быть может, жестокая ссора и разрыв с ее матерью, — но она прямо на глазах расцветала, превращалась в настоящую красавицу, она стала нравиться мужчинам, на нее начали обращать внимание, ей свистели вслед на улицах, от нее просто балдели. В июле исполнился год, как они были вместе и любили друг друга. Они покинули Гавр и по каналам отправились на юг. Они набили яхту водонепроницаемыми мешками с различными товарами (даже в колыбель напихали); товары были выбраны по вкусу Нелли, то есть это были клубни, луковицы и корневища цветов, тыквы, фасоль, соя, кукуруза; она, видите ли, предполагала, что все это можно будет продать неграм в Африке, куда она вознамерилась добраться. Разумеется, Марк-то понимал, что никаких негров они никогда в глаза не увидят, что их яхта — всего-навсего старое ржавое корыто, вернее, решето, на котором невозможно плавать не только по морям, но и по реке-то плыть опасно, но вот только он не знал, как об этом сказать Нелли. Сейчас, когда посудина вроде бы держится на плаву, винт вращается, а пасущиеся по берегам реки коровы не разбегаются при виде этой развалины, в страхе задрав хвосты, Нелли немного действовала ему на нервы, потому что постоянно донимала его расспросами по поводу того, в надежный ли банк и под хорошие ли проценты он положил деньги, предназначенные для путешествия. По ее мнению, он мог бы показать ей квитанции, но он почему-то этого не делал, вот она и беспокоилась, его же такое недоверие оскорбляло, ведь по его разумению, сумма-то была пустячная, так, ерунда, всего-то сорок пять тысяч! А для нее сумма эта вовсе не была пустячной, для нее это были целых сорок пять тысяч. Короче говоря, они стали ссориться и однажды вечером она расплакалась и даже пригрозила, что бросит всю эту затею с путешествием и его самого. К Рождеству они оказались на Роне, там, где начинались солончаки, и он говорил ей: «Видишь, Нелли, там вдали темно-синюю полоску у горизонта? Это море, Нелли, мы скоро до него доберемся». Увы, они так до него и не добрались. Они причалили к пристани на каком-то большом пруду, и для праздничного ужина Марк купил у сына местного смотрителя шлюза живых лягушек, в надежде, что Нелли их так приготовит, что пальчики оближешь, но она почему-то сочла, что это отвратительно, мерзко, гнусно, она принялась вопить, что любящий мужчина не заставляет любимую женщину жрать на Рождество гадких лягушек. Ну, она их и выбросила в иллюминатор, а Марк взревел, что следом за лягушками он выкинет вон и ее… На пруду они тогда были не одни, рядом с ними стояла большая парусная яхта, вся в пятнах ржавчины. Соседом их оказался какой-то испанец неопределенного возраста, ни молодой, ни старый, так, не разбери-поймешь, не сказать, что выдающийся красавец, но и не урод. И вот Марк, чтобы отвлечься, внести какое-то разнообразие и не коротать вечер под Рождество наедине с обозленной женщиной, пригласил этого случайного соседа встретить с ними Рождество, что служит еще одним доказательством того, что наша жизнь — это рулетка и что родственную душу не следует задевать по пустякам, что лучше не рисковать и не связываться, не ссориться из-за ерунды. Вот, например, взял человек да и купил лягушек на ужин, откуда ему было знать, что тем самым он загубит свою жизнь? Что он убьет свою судьбу, выстрелив ей прямо в сердце? Я так и вижу, как они провели это Рождество на пруду, как они сидели за праздничным столом вместе с испанцем в тот роковой вечер. Я это вижу так явственно, словно я там был. Потому что этот вечер стал роковым не только для них, но и для меня. Именно тогда и началась моя жизнь.