Ослиная Шура - [42]

Хотя… хотя, говорят, что у денег родина там, где их любят. А денег у него было довольно. Никто, даже ребята из госбезопасности не знали сколько, но, видимо, хватало откупаться и покупать себе свободу, которую он использовал для скупки картин, фарфора, антика различных калибров и стоимости. Впрочем, повторяю, в деньгах он особо не нуждался. Ручаюсь, много шедевров из пропавших по фондам оказалось в его запасниках.

– Так уж никакой управы и не нашлось от Москвы до самых до окраин на какой-то денежный мешок? – прищурился лысый. – Такого в России просто не может быть, потому что вся страна превращена нами в продажную суку. Здесь, пожалуй, могут не продаваться только проститутки, и то, когда клиент обидит девочку. Новый век – новая жизнь! И не найти нашумевшего, заметного, к тому же, наследившего человека, чтобы поставить на счётчик, просто нонсенс!

– Его просто никто не искал, – хмыкнул прилизанный. – Вернее, Костаки так поставил дело, что никогда не попадал под пристальное внимание кого бы то ни было. Правда и он как-то раз чуть не влетел по крупному. Но опять-таки благополучно откупился. А случилось так: следы одной кражи в Эрмитаже привели следаков прямиком к Роберту.

– Это ещё кто? – прищурился лысый.

– Костаки. Он же шлемазл[18] Гербер, немец Банер, одесский Рэбе Бланк, московский Роберт. Хотя это имя – ещё одно доказательство отнюдь не греческого происхождения.

– Да наплевать мне на его национальность! – пробурчал лысый. – Что там случилось, какой криминал у этого Роберта?

– А никакого, – пожал плечами прилизанный. – Следаки никак не могли доказать причастность Костаки к краже да и украденного не смогли обнаружить, как ни искали. Что же Роберт? Он вдруг делает ход конём: предлагает Российскому правительству помочь в поисках! Более того, предложил несколько уникальных шедевров Фаберже в подарок Гохрану. Эти вещицы до сих пор считались безвозвратно утерянными.

– И?

– И всё это в обмен на разрешение вывоза заграницу своей коллекции, – хохотнул прилизанный. – Министерство культуры в трансе. Фэ-эС-Гэбэшники с ног сбились, а толку никакого. Кое-кого он опять же купил с потрохами и выбил-таки визу вместе с легальным вывозом непроверяемых контейнеров.

– Да, я помню, шуму было много о вновь обретённых шедеврах, – задумчиво произнёс лысый. – Но шум всегда или почти всегда поднимается из ничего. Вернее, его поднимают, когда надо.

– Говорили также, что такая услуга российской культуре просто неоценима, – добавил прилизанный. – Что именно на таких как Роберт Костаки, Российская Империя держалась во все века. Представьте, в какую цену вылилась эта неоценимая услуга! Ведь никто толком не знает, что позволили Костаки вывезти из России.

– М-да, и что же с ним теперь? – поднял бровь лысый. – Надеюсь, искать этого деятеля долго не придётся?

– Снова ошивается в Москве, отрапортовал прилизанный. – Ну, или около. Во всяком случае, господин Пушкоедов, интересы его почти не изменились, а, значит, сможем его взять на крючок, если понадобится.

– Что значит: почти не изменились? – прищурился Пушкоедов, ибо это был он.

– А то, что кроме антика, старинных картин и икон Роберт Костаки целенаправленно знакомится с современными иконописцами. Говорят, игумен Псково-Печерского монастыря продал ему даже ещё не написанные иконы тамошнего богомаза Зенона на несколько лет вперёд. Вот и верь после этого в неподкупность батюшек и в непродажность христиан.

– Да бросьте вы так за поповство переживать, – Пушкоедов презрительно скривил губы. – Всё в этом мире имеет цену – вопрос только в количестве денег. Вспомните, даже Бога за тридцать шекелей продали, так что смотрите на вещи реально. Может, этот игумен хотел обеспечить процветание монастыря, так надо только радоваться, что он избрал именно такой способ. Если батюшка полон забот о хлебе насущном – он наш с потрохами.

– Вы считаете, все священники продажны? – прищурился прилизанный. – А как же монашество?

– К сожалению, не все почитают Мамону, – сокрушённо согласился Пушкоедов. – Это обидно. Вот в семнадцатом веке здесь патриархом был наш человек. Так тот Россию в крови потопил.

– Никон?

– Он, он, поганец, – кивнул Пушкоедов. – Мы посмертно его в тридцать третий градус возвели, гроссмейстером сделали, – мистерия Свыше! И Ульянов-Бланк тоже на наши деньги революцию делал. Меньше народу – больше кислороду. Вот только нынешний патриарх чего-то артачится. Хотя благословил постройку нашего храма, где даже в полу мозаикой выложены могендовиды,[19] и вокруг креста на куполе шестиконечных звёзд – целых двенадцать штук, как апостолов у Христа.

– Но это опять же только символика, – поморщился прилизанный. – Что толку, если могендовиды окружают крест православного храма? Кому от этого холодно или жарко?

– Вы рассуждаете, как истинный дилетант, любезный, – оборвал собеседника Пушкоедов. – Любой символ – это отражение Зазеркального мира: ангельского, инфернального и простого потустороннего. С каким символом вы вступите в сражение, от той силы и поддержку получите. На своё имя и фамилию вы разве никогда не обращали внимания?

– Нет, а что?