Ослик Иисуса Христа - [38]

Нет, не зря он съездил в Москву. Главный город Кеплера-22, как Ослик и рассчитывал, в целом подтвердил правомочность его «Модели крокодила». Уже после второй поездки чувства Генри значительно обострились, а вытащив из психбольницы Собаку Софи, он пусть и не съел никого, но всё ж таки порычал и даже показал зубы (довольно крепкие, надо сказать, зубы). Не говоря уже о вымирающих видах, которых он повидал там.

Репрессивная машина набирала обороты, она устрашала, но вместе с тем и вдохновляла на борьбу. В соответствии с его моделью Генри испытывал страх, под воздействием страха повторялся, а повторяясь, находил и смысл жизни, и практическую её суть, и удовольствие. Неужели он прав и повторение – как раз и есть его единственный путь к постижению мира? Ослик склонялся, что да.

Иными словами, Кеплер-22 в метафорическом плане виделся ему новым (и, возможно, заключительным) исчезновением видов. Будучи от рождения робким и застенчивым, Ослик пугался чудовищных картин, но заодно и приобретал в своём роде «адреналиновую» зависимость. Теперь уж точно Генри не отступит. Он непременно вернётся туда, и не раз. «Робость робостью, – рассуждал он, – но нельзя же до бесконечности давать себе взятки». Подобно воображаемому крокодилу Ослик не собирался оставлять без ответа ни один вопрос, а в перспективе надеялся и зубы подточить.

К счастью, Наташа и Софи мало что знали о его «крокодилах». Ослик остерегался посвящать их в свои исследования – всему своё время. К четырём утра они прибыли в Ширнесс, притормозили у моря (послушать волны), а дома немедленно улеглись спать и проспали до полудня – усталые, полные впечатлений и надежд.

В следующие несколько дней (по меньшей мере до возвращения Лобачёвой в Харьков, а скорей всего и некоторое время спустя) Ослик испытывал смешанные чувства.

Ему всё казалось, что он давно женат, у него семья и ребёнок. Он переживал до сих пор неведомую ему ответственность и как мог старался соответствовать этому новшеству. Ослик отложил дела и бóльшую часть времени проводил с Наташей и Софи. Даже не столько с Софи (он знал, что с Софи у него полно времени в будущем), сколько с Наташей. Генри познакомил её со своими друзьями, показал Ширнесский университет и провёл с десяток экскурсий по Лондону.

Софи с любопытством поглядывала на них и время от времени умилялась. По сути, для Собаки это был первый опыт приличной семьи. Её прежние родители (условные – Астахов и Яровая) не шли ни в какое сравнение с нынешними. Генри и Лобачёва явно превосходили их и человечностью и умом. Ослик же, наблюдая за Собакой, то и дело размышлял о своих маме с папой.

Папу он почти не помнил. Последний раз они виделись в далёком детстве. Поговаривали, что папа умер. Умер якобы по глупости, но деталей никто не знал. Наверное, знала мама, но если и знала, то не сказала.

Что же до мамы – она неплохой человек. Тем не менее, как и большинство её ровесников («пионеры, дети героев») мама пала жертвой всё той же госпропаганды. Время от времени они общались, но истинного понимания между ними не было. Уже далеко немолодая женщина, Осликова мама так и не прониклась западной демократией. Свободу она путала со вседозволенностью, права человека – с обязанностями, а само требование этих прав считала капризом недоумков. Она предпочитала отношения «по понятиям», избегала сложных вопросов и на всё имела простые ответы.

Честно сказать, Ослик всю жизнь стыдился маминых взглядов и единственное, о чём он мечтал – оградить её от позора (но возможно ли это?). От позора её же заблуждений (всё лучшее – советское, Путин – её «сынок», Запад – враг и так далее). Тяжёлый случай.

Так что с родителями у Генри не очень.

И всё же он нашёл выход. Со временем Ослик выбрал себе других родителей (воображаемых, конечно). В некотором роде альтернативу. Другую маму и другого папу. Мамой у него стала Валерия Новодворская, а папой – Виктор Шендерович. Пусть он немного и побаивался их (по интеллекту и силе характера они явно превосходили Ослика), но лучше так. «Страх ведь тоже – как посмотреть, – рассуждал он. – Бывает страшно от бессилия, а бывает от своей же глупости (дело поправимое)».

Ослик также надеялся, что и Софи правильно оценивает положение: она свободна и в любой момент может вернуться назад. Если вернётся – так тому и быть. В этом случае пенять будет не на кого (её родители – лучшие в мире родители, и дело с концом).

С другой стороны, ощущение семьи (столь новое для него) сильно отвлекало от привычных занятий. Ослик не мог сосредоточиться ни на лекциях, ни на научной работе, не говоря уже об увлечении искусством. Генри понимал, что продлись так и дальше – он не напишет ни строчки, утратит интерес к живописи и не выручит ни фунта за андроид. Фактически, под угрозой стояло его будущее – Ослик рисковал потерять вдохновение и уже никогда не закончить своих опытов. А так хотелось бы. Нет, правда, уж очень ему хотелось довести до ума не столько даже андроид (пингвины, крокодилы, страх – основа эволюции, повторение – мать учения), сколько себя.

К тому же, как учёный он просто обязан доказать (или опровергнуть) свои безумные предположения. Ведь одно дело мысленный опыт (Кеплер-22), а другое – реальный эксперимент.