Осколок Вселенной - [16]

События безумного дня продолжали прокручиваться в памяти. Отправив восвояси напуганного фермера, Шект первым делом отправился в Дом правительства. Энниус, должно быть, ждал его, потому что принял лично. На прокураторе по-прежнему был свинцовый костюм.

– А, Шект, добрый вечер. Эксперимент окончен?

– Окончен, и мой доброволец тоже чуть не скончался, бедняга.

– Хорошо, что я не остался, – содрогнулся Энниус. – Ученые, сдается мне, недалеко ушли от убийц.

– Он еще жив, прокуратор, и мы, возможно, спасем его, но…

– Я бы на вашем месте впредь ограничивался крысами. Но на вас просто лица нет, дружище. Вы-то давно должны были закалиться, не в пример мне.

– Старею, милорд.

– На Земле это опасное занятие, – сухо ответил Энниус. – Отправляйтесь-ка спать, Шект…

Шект все сидел у окна, глядя на темный город умирающего мира.

Два года, как он изобрел синапсатор, и все эти два года его держит в руках Общество Блюстителей Старины или Братство, как они себя называют.

Он написал шесть или семь статей, которые, если опубликовать их в «Сирианском журнале нейрофизики», могли бы принести ему галактическую известность, а он так мечтал о ней. Но рукописи пылились а столе, а взамен в «Физическом обозрении» появилась та жалкая надувательская статейка. Таковы методы Братства; лучше полуправда, чем ложь.

Но Энниус заинтересовался синапсатором. Почему?

Может быть, он что-то знает? Вдруг Империя питает те же подозрения, что и доктор Шект?

За двести лет Земля восставала три раза. Три раза под знаменем былого величия повстанцы шли на имперские гарнизоны. Три раза терпели они поражение, чего и следовало ожидать. Если бы не высокая просвещенность Империи и не мудрые государственные мужи в галактических советах, Землю вычеркнули бы кровью из списка обитаемых планет.

Но теперь все могло обернуться по-другому. Могло – или должно было обернуться? Насколько можно полагаться на слова умирающего безумца в полубессознательном состоянии?

Впрочем, какая разница. Все равно он, Шект, не осмелится ничего предпринять. Остается только ждать. Он стареет, а на Земле это опасное занятие, как сказал Энниус. Грядут Шестьдесят, и мало кому удается ускользнуть от их неумолимых тисков.

А Шекту хотелось жить – хотя бы на этом выжженном комке грязи, называемом Землей.

Он снова улегся в постель и перед тем, как уснуть, успел с тревогой подумать: а не засекли ли блюстители его беседу с Энниусом? Он не знал еще, что у блюстителей есть и другие источники информации.

К утру молодой ассистент Шекта принял окончательное решение.

Он восхищался Шектом, но хорошо знал, что эксперимент над безымянным добровольцем нарушает прямое указание Братства. Указание, которое носило характер Наказа – не подчиниться ему означало совершить тяжкое преступление.

Молодой человек хорошенько подумал. Откуда мог взяться доброволец? Кампания по их привлечению была тщательно продумана, Информация давалась такая, чтобы, с одной стороны, усыпить подозрения шпионов Империи, а с другой – не слишком поощрять желающих. Общество Блюстителей присылало для опытов своих людей, и этого было достаточно.

Кто тогда прислал этого? Те же блюстители, но тайно? Чтобы проверить, насколько надежен Шект?

А может, Шект – предатель? В тот день он с кем-то беседовал взаперти, с кем-то в громоздком костюме, такие носят чужаки для защиты от радиации.

Шект в любом случае обречен, зачем же гибнуть вместе с ним? Он, лаборант, человек молодой, у него впереди почти четыре декады жизни. Зачем торопить свои Шестьдесят?

Глядишь, и повысят… Шект стар, может не пережить следующей переписи, какая же ему разница? Никакой.

Лаборант решился, Он протянул руку и набрал номер верховного министра, который, после императора и прокуратора, был властен над жизнью и смертью любого жителя Земли.

Снова настал вечер, и только тогда сквозь розовую дымку боли в мозгу Шварца стали проступать смутные образы. Он вспомнил, как они ехали к скоплению низких домов у озера, как он потом долго ждал, скрючившись на полу машины.

Что же было дальше? Что? Сознание отказывало. Да – за ним пришли, Была какая-то комната с множеством приборов. Ему дали две пилюли… Да. Ему дали пилюли, и он охотно принял их. Что ему было терять? Смерть от яда была бы благодеянием.

А потом – ничего.

Нет, какие-то проблески сознания все же сохранились. Над ним склонялись чьи-то лица… Вдруг вспомнилось холодное прикосновение стетоскопа к груди… Какая-то девушка кормила его с ложечки.

Да ведь это же была операция, внезапно понял Шварц! В панике он отбросил простыни и сел.

Та же девушка, положив руки ему на плечи, снова заставила его лечь. Она что-то успокаивающе говорила, Шварц не понимал ее и сопротивлялся этим тонким рукам, но тщетно – сил совсем не было.

Он поднес руки к глазам – руки были на месте. Пошевелил ногами под простыней – нет, и ноги не ампутировали. Не очень надеясь на результат, он спросил у девушки:

– Вы меня понимаете? Можете сказать, где я?

И с трудом узнал собственный голос.

Девушка улыбнулась и быстро, непонятно заговорила. Шварц застонал. Вошел пожилой мужчина, тот, что давал ему пилюли, что-то сказал девушке, и она стала делать Шварцу какие-то ободряющие жесты, указывая на губы.