Осколки судеб - [12]

Лие было известно о ребенке Пола задолго до появления в его жизни Ильзы. Та знала и никогда не спрашивала, почему Пол решил довериться своей кузине; она считала, что у него была потребность открыть свой секрет хотя бы одному человеку, и могла это понять. Теперь было двое людей, посвященных в его тайну.

Время от времени Лия поднимала эту тему в разговорах с Ильзой.

«Она очень красивая женщина, я имею в виду мать, не дочь. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не смотреть на нее во все глаза, когда она приходит в салон. Странное это ощущение – знать что-то про человека, который не подозревает, что ты это знаешь».

Слушая ее, Ильза испытывала некоторую неловкость, будто в ее любопытстве было что-то непристойное. Ей и хотелось, и не хотелось слушать Лию.

«Узнав о существовании ребенка – а это случилось, когда девочке было уже лет пять-шесть – он умолял Анну уйти от мужа. Но она не захотела. Совесть ей не позволила. Муж любил се, у них был еще и маленький сын, она не могла разбить жизнь мужу, он никогда не должен узнать…»

Лию привлекали драматизм, пикантность ситуации.

«Я знаю. Пол рассказывал мне», – отвечала Ильза.

«Конечно, все это было так давно. А теперь мысли о дочери не дают ему покоя. Он так хотел детей. Жаль. Пол из тех мужчин, которым надо иметь детей».

Пол снова подошел к камину. Языки пламени вспыхнули оранжевым и с треском взметнулись кверху; по комнате поплыл запах сосны. Ильза мысленно обратилась к высокой прямой спине в темном костюме: я пришла к тебе слишком поздно, мой дорогой. С какой радостью я родила бы тебе ребенка, или даже нескольких, скольких бы ты ни пожелал. Вслух же она сказала:

– Пол, уже половина второго. Скоро придут твои гости.

– Да, да, конечно. – Нагнувшись, он поцеловал Ильзу в щеку. – Пойду взгляну, как идет подготовка.

День Благодарения был его любимым праздником. Он настоял на том, чтобы в этом году все собрались у него, хотя Лия и кузина Мег возражали. Всего в нескольких кварталах от его квартиры, рядом с музеем «Метрополитен» был расположен роскошный особняк Лии – здание, стилизованное под дом северянина-федералиста, с веерообразным окном над зеленой входной дверью, бронзовым дверным молотком и вечнозелеными кустами в кадках у подъезда. Мег и ее муж Ларри, ветеринары, жили в Нью-Джерси в отреставрированном деревянном доме, окруженном бескрайними полями и девственными лесами. Но Пол на этот раз не захотел уступать, и все должны были собраться у него.

В своей квартире в доме довоенной постройки он всегда чувствовал себя как в надежном убежище. Уже год он жил в ней один, но несмотря на огромные комнаты, высокие потолки, просторные холлы она не казалась слишком большой или пустой. Его вещи разговаривали с ним, как друзья. Над камином в столовой висел пейзаж Моне, первое ценное приобретение, сделанное им, когда он только приступил к изучению и коллекционированию произведений живописи. На полу лежал розовый персидский ковер из дома деда. В углу на специальной подставке стояла чудесная хрустальная лошадь – подарок кузена из Германии, погибшего в годы войны. Длинный антикварный стол красного дерева был сейчас накрыт на двенадцать персон. Он с удовлетворением отметил, что Кейти, экономка, сервировала стол так, как сделала бы Мариан – тарелки из сервиза «Ройал краун дерби»[2] и бокалы баккара,[3] по три у каждого прибора. В центре стола она поставила тыкву, украшенную дубовыми листьями и колосьями – излюбленный Мариан символ рога изобилия.

Пол вспомнил, что надо пойти на кухню и поблагодарить Кейти. Вообще-то, он вполне мог обойтись без постоянной экономки. Достаточно было бы, чтобы кто-то раз в неделю приходил убирать квартиру, поскольку обедал он чаще всего либо у Ильзы, либо в ресторане или клубе. Часто он оставался у Ильзы на ночь. Он понятия не имел, что думала Кейти, регулярно ходившая в церковь, о его отлучках. Но они тепло относились друг к другу, и она не хотела увольняться. Она прослужила у Вернеров много лет, и эта квартира стала для нее таким же домом, как и для него.

Он зашел на кухню, полюбовался румяной сочной индейкой, клюквенным желе и пирогами, остывающими на столе. Похвалил Кейти, поздоровался с женщиной, которая ей помогала, потом прошел по всей квартире, проверяя, все ли в порядке.

Вернер помнил, что на рояле в гостиной полагается стоять вазе с цветами. Да, Кейти тоже об этом не забыла; она поставила на рояль чайные розы. Холодные солнечные лучи широким потоком падали сквозь угловое окно, придавая серебристый оттенок шелковой, пастельных тонов, обивке мебели и неяркому обюссонскому ковру.[4] Это была приятная комната, уютная и приветливая. Все предметы в ней прекрасно гармонировали друг с другом, создавая впечатление единого ансамбля.

С первого взгляда никто даже не замечал, что каждая вещь в комнате – сокровище сама по себе: высокие часы с инкрустацией из атласного дерева, уотерфордская люстра,[5] акварели Гомера Уинслоу[6] – тропический бриз качает карибские пальмы. Комната обставлялась медленно, в течение многих лет, но доведя ее убранство до совершенства, по крайней мере, по собственному мнению, Пол уже ничего не менял в ней, только вот в прошлом месяце повесил между окнами картину. Сейчас он внимательно посмотрел на эту картину – портрет обнаженной беременной женщины с рыжими волосами, лежащей на фиолетовых подушках в позе абсолютной расслабленности. Он купил эту картину в Мюнхене незадолго до Второй мировой войны, в тот страшный день, когда он впервые увидел, как по городу маршируют нацисты. Это зрелище навсегда запечатлелось в его памяти во всех деталях: шеренги головорезов, выступающие гусиным шагом под приветственные крики толпы, словно лишившейся рассудка.